Влажные волосы на тыльной стороне его яичек сохнут, превращаясь в траву на теплом весеннем ветру. Высокогорная долина в джунглях, в окно вползают лианы. Хуй Джонни набухает, буйно лопаются большие почки. Из пизды Мэри, нащупывая землю, выползает длинный корневой побег. Тела разлагаются среди быстрорастущей зелени. От лачуги остаются лишь груды щебня. Мальчик стал известняковой статуей, из его хуя пускает побеги какое-то растение, губы растянуты в полуулыбке отрубившегося джанки.
* * *
Гончий Пес заначил дозу героина, завернув ее в лотерейный билет.
Еще один укол – завтра лечиться.
Путь долог. То сухостой, то депрессия.
Долго пришлось добираться по каменистой пустыне до финиковых пальм в оазисе свиданий, где арабские мальчишки срут в колодец, танцуют рок-н-ролл в песках пляжа для культуристов и едят хот-доги, выплевывая самородки золотых зубов.
Беззубые и явно долгое время голодавшие, с рифлеными боками, на которых можно стирать грязную спецодежду, они, дрожа, покидают шлюпку на острове Пасхи и крадучись выходят на берег, с трудом передвигая ноги, одеревенелые и тонкие, как ходули… они клюют носом в окнах клубов… испытывая острую нужду-потребность, заставляющую их торговать своими стройными телами.
Финиковые пальмы погибли из-за отсутствия свиданий, колодец наполнен высохшим дерьмом и мозаикой тысяч газет: «Россия отрицает… Министр внутренних дел с глубокой тревогой оценивает… Люк был открыт в 12:02. В 12:30 доктор вышел поесть устриц, вернулся в 2:00, чтобы весело похлопать повешенного по спине.
– Как, ты еще не умер?! Похоже, придется потянуть тебя за ногу. Ха-ха! Нельзя помирать так долго – меня же Президент уволит. Да и позору не оберешься, если труповозка увезет тебя отсюда живым. У меня от стыда просто яйца отсохнут, а ведь я пошел в ученики к опытному быку-кастрату. Раз, два, три – тяну».
Планер падает, бесшумный, как эрекция, бесшумный, как смазанное стекло, разбитое молодым вором со старушечьими руками и потухшими джанковыми глазами… С беззвучным взрывом он проникает в дом через разбитое окно, стараясь не наступать на осколки смазанного стекла, в кухне громко тикают часы, его волосы ерошит жаркий ветерок, в голове пусто из-за слишком большой дозы… Старик щелчком вынимает красный патрон и делает пируэты вокруг своего дробовика.
– Черт возьми, ничего у вас не выгорит, братва… Рыбы в бочке… Деньги в банке… да это юный потаскун, один точный выстрел, мозги всмятку, и он шмякнется в непотребной позе… Ты меня слышишь оттуда, малыш? Когда-то и я был молод, и у меня в ушах звучал чарующий зов легких деньжат, женщин и худых мальчишеских задниц, только не выводи меня из себя, ради всего святого, я должен кое-что рассказать, чтобы хуй у тебя встал и с песней потянулся к жемчужно-розовой юной пизденке или к смуглой, покрытой слизью трепещущей мальчишеской жопе, слушай свой хуй, как магнитофон… а когда ты доберешься до тех острых, жемчужного цвета, алмазов простаты, что скапливаются в яйцах золотого мальчика, безжалостные, точно камни в почках… Прости, придется тебя убить… Старая серая кобыла не та, что прежде… Публику уже с ног не сбить… Остается сбивать зрителей меткими выстрелами – на лету, на бегу или на месте… Да, старому льву трудно жить с гнилыми зубами, ему нужна зубная паста «Амидент», чтобы кусаться, постоянно сохраняя свежее дыхание… Ясное дело, все эти знаменитые старые львы нынче западают на мальчиков… А кто их упрекнет, раз мальчики так холодны, так сладки, так чисты в Сент-Джеймском лазарете?? Короче, сынок, не вгоняй меня в трупное окоченение. Прояви уважение к стареющему хую… Когда-нибудь и ты превратишься в скучного старого мудозвона… А впрочем, может, и нет… Подобно бесстыжему босоногому хаусмановскому катамиту, этому вечно юному простодушному шропширцу, ты готов к резким переменам… Только вот убить этих шропширских мальчишек просто невозможно… одного так часто вешали, что он сопротивляется, точно наполовину кастрированный гонококк, который каждый раз сызнова делается мерзким и сильным и при этом размножается в геометрической прогрессии… Так что в суде остается лишь проголосовать за приемлемое оправдание и положить конец тем гнусным публичным представлениям, за просмотр которых шериф взимает целый фунт плоти.
Шериф: «За фунт я с него штаны спущу, братва. Спешите видеть! Ценный научный экспонат, связанный с местонахождением Жизненного Центра. Данный экземпляр достигает девяти дюймов в длину, дамы и господа – заходите и измерьте сами. Всего один фунт, такой же сомнительный, как трехдолларовая купюра, и вы увидите, как по меньшей мере три раза кончает мальчишка – а я никогда не поступаю настолько низко, чтобы подвергать этой процедуре кастрата, – причем сам того совсем не желая. Когда у него сломается шея, данный экземпляр, как пить дать, ритмично встанет по стойке «смирно» и всех вас забрызгает».
Мальчишка стоит на крышке люка, переминаясь с ноги на ногу:
– Боже мой, чего только не приходится терпеть на этой работенке! Того и гляди какой-нибудь гнусный старый хрыч возбудится и вспомнит о плотских утехах.
Люк открывается, веревка гудит, как ветер в проводах, шея ломается с громким и отчетливым звуком китайского гонга.
Мальчишка перерезает веревку пружинным ножом, спрыгивает и гонится за каким-то вопящим педиком по ярмарочному проспекту. Педрила бросается вниз сквозь стекло кинетоскопа грошового пассажа и принимается лизать жопу ухмыляющемуся негру. Постепенное затемнение.
(Мэри, Джонни и Марк раскланиваются с веревками на шеях. Они не так молоды, как выглядят в «голубом кино»… Вид у них усталый и недовольный.)
ЗАСЕДАНИЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПО ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ ПСИХИАТРИИ
Доктор «Пальчики» Шефер, Малыш Лоботомия, встает и устремляет на делегатов холодный голубой поток своего пристального взгляда:
– Господа, всю нервную систему человека можно разместить в компактном, укороченном позвоночном столбе. Головной мозг – лобный, средний и затылочный – должен разделить участь аденоидов, зуба мудрости, аппендикса… Представляю вам свое выдающееся творение: Полностью Обеззабоченного Среднего Американца…
Звучат фанфары: голого американца вносят двое чернокожих носильщиков, которые с глумливыми усмешками грубо сбрасывают его с носилок на сцену… Человек извивается… Его плоть превращается в вязкое прозрачное желе, которое улетучивается зеленым туманом, открывая громадную черную многоножку. На аудиторию обрушиваются волны неведомого зловония, иссушающего легкие и вызывающего сильную тошноту…
Шефер ломает руки, рыдая:
– Кларенс!! Как ты мог так со мной поступить?? Неблагодарные!! Все до одного неблагодарные!!
Делегаты в смятении отшатываются и бормочут:
– Боюсь, Шефер зашел слишком далеко…
– А между прочим, я предупреждал…
– Шефер, конечно, малый незаурядный… но…
– Чего только не сделаешь ради саморекламы…
– Господа, это омерзительное и во всех отношениях незаконнорожденное дитя извращенного ума доктора Шефера не должно увидеть света… Совершенно ясно, что наш долг перед человечеством…
