Вот я и даю желтому псу кличку Постижимый… И позвольте заметить мимоходом – а я всегда хожу мимо, как истинный черномазый, – что Непостижимому Востоку надобно слопать еще не один пуд соли… Ваш Корреспондент трескает себе тридцать гран морфия в день и восемь часов сидит, непостижимый, как говно.
– О чем вы думаете? – спрашивает Американский Турист, смущенно поеживаясь…
На что я отвечаю: «Морфий угнетает мой гипоталамус, где локализованы либидо и эмоции, а так как лобные доли мозга работают только при возбуждении затылочных, ведь они сами себе не хозяева, их надо пинками стимулировать, то я должен признаться в фактическом отсутствии мозговой активности. Я сознаю твое присутствие, но поскольку оно не имеет для меня аффективного значения – мой аффект отключен джанковым человеком за неуплату, – мне все твои дела до фени… Можешь сколько угодно приходить и уходить, можешь обосраться или сам себя выебать осиновым колом – а гомику это в самый раз, – Мертвым и Наркотам все равно…» – Они непостижимы.
– Какой проход между рядами ведет в ватерклозет? – спросил я у белокурой билетерши.
– Вот сюда, сэр… Внутри есть еще одно местечко.
– Вы не видали Розу Пантопон? – спросил старый джанки в черном пальто.
Техасский шериф убил своего соучастника – ветеринара Браубека Нетвердого, замешанного в афере с лошадиным героином… Если у лошадки афтоз, ей требуется уйма героина, чтобы унять боль, а часть этого героина ускакала, наверное, через унылые прерии и тихо ржет на Вашингтон-сквер… Джанки сбегаются туда, пронзительно крича: «Эй, но-о-о, Сильвер!»
– Но где же статуи? – Ну как не посочувствовать типичному страдальцу, испустившему визгливый крик в кафе-кондитерской с бамбуковой отделкой, Калле-Хуарес, Мексика… Так и сгинул там по липовому обвинению в изнасиловании… стащит с тебя пизда штаны, а потом тебя же и повяжут за изнасилование, именуемое статутным – вот тебе и статут, браток…
Вызывает Чикаго… входите, пожалуйста… Вызывает Чикаго… входите, пожалуйста… Для чего, по-вашему, я надевал резинку при беспорядочных связях в Пуйо? Очень сыро в этом городишке, читатель…
– Снимай! Снимай!
Старый гомик видит самого себя, идущего навстречу в бурлеске о юности, и получает коленом под зад от своего фантома из театра «Старый-Старый Говард»… задворками к Музею Маркет-стрит, где демонстрируются все виды мастурбации и самопоругания… особенно пригодится мальчикам…
Они созрели для секса и позабыли обратную дорогу из заднего прохода… пропали в крупицах удовольствия и горящих манускриптах…
Читайте метастаз слепыми пальцами.
Окаменелое послание артрита…
– К продаже привыкаешь сильнее, чем к употреблению. – Лола Ла Чата, Мехико.
Детский страх при виде шрамов от иглы, подводный вопль – звуковое предупреждение онемевших нервов о наступлении тяги, пульсирующий след укуса, вызвавшего бешенство…
– Если Бог и сотворил нечто лучшее, он оставил это себе, – говаривал Матрос, когда его трансмиссия притормаживала от двадцати чумовых колес.
(Медленно, как осколки опала в глицерине, оседают частицы убийства.)
Смотрю на тебя и снова мурлычу «Так долго на ярмарке Джонни».
Барыжничаем помаленьку, привычка есть привычка…
– И воспользуйся этим спиртом, – сказал я и швырнул на стол спиртовку.
«Вы, ебучие нетерпеливые и жадные джанки, только и знаете, что коптить мои ложки спичками… Мне же за одно это влепят Неопределенный срок – легавым только закопченная ложка и нужна…
Я-то думал, ты собрался слезать… Заебался бы тебя выхаживать.
Требуется немало мужества, чтобы соскочить с иглы, малыш».
Поиски вен в тающей плоти. Песочные часы джанка роняют свои последние черные песчинки в почки…
– Крепко зараженное место, – пробурчал он, сдвигая жгут.
– У них бытовал культ смерти, – сказала моя Старуха, оторвавшись от «Кодексов майя»… – И огонь, и дар речи, и кукурузу им дарила смерть… Смерть превращается в зерно маиса.
Не за горами Дни Уаба
промозглые ветры ненависти и невезухи
развеяли дозняк.
– Убери отсюда к ебеням эти непристойные картинки, – сказал я ей. Старый шмекер, накачавшийся водкой с чумовыми колесами, опирался о спинку стула… опозорил свою кровь.
– Ты что, тоже из нембутальщиков?
Желтыми запахами дешевой бормотухи и закупоренной печени повеяло от его одежды, когда он сделал джанковый жест, протянув руку ладонью кверху в надежде вырулить дозу…
запах дешевых забегаловок, отсыревших пальто и атрофированных яиц…
Он посмотрел на меня сквозь эктоплазматическую плоть, на время появившуюся после лечения… тридцать фунтов материализуются за месяц, когда вы соскакиваете… мягкая розовая мастика, которая исчезает при первом неслышном прикосновении джанка… я видел, как это происходит… стоит со шприцем в одной руке… другой поддерживает штаны
едкий запах больного металла.
Иду по мусорной куче высотой до самого неба… разбросанные бензиновые костры… в неподвижном воздухе, черный и густой, как испражнения, застыл дым, отгоняющий белое марево полуденной жары… рядом идет Д. Л… Отражение моих беззубых десен и безволосого черепа… плоть размазана по гниющим фосфоресцирующим костям, охваченным неторопливым холодным огнем… Он несет открытую канистру бензина, и запах бензина окутывает его… Переходя через груду ржавого железа, мы встречаем группу туземцев… плоские двухмерные морды рыб, питающихся падалью…
– Облей их бензином и подожги…
НА СКОРУЮ РУКУ…
белая вспышка… сдавленный писк насекомых…
Я восстал из мертвых с металлическим привкусом во рту
прихватив с собой бесцветный запах смерти
детское место полудохлой серой обезьяны
приступы фантомной боли после ампутации…
– Мальчики-проститутки поджидают клиента, – сказал Эдуардо и умер от передозировки в Мадриде…
В розовых извилинах распухшей плоти вновь полыхают бикфордовы шнуры… воспламеняющие
фотовспышки оргазма… четкие фотоснимки прерванных телодвижений… гладкое смуглое тело,
изогнувшееся в попытке закурить…
Он стоял там в соломенной шляпе двадцатых годов, которую кто-то ему отдал… на темной улице еле слышно, как мертвые голуби с карниза, срывались с уст просьбы о подаянии…
«Нет… Больше нет… No mas…»
Бушующее море отбойных молотков в лилово-буром сумраке, насыщенном гнилостным металлическим запахом канализационного газа… юные лица рабочих, вибрируя, сливаются с желтыми ореолами карбидных фонарей… вырыты лопнувшие трубы…
– Они перестраивают Город.
