Конец у всей этой истории трагичный – ну, или как посмотреть – в самом начале марта 1986 года старый профессор впервые за пятьдесят лет своей академической карьеры не явился в читальный зал. Его не было в три часа дня, его не было в три часа и одну минуту, его не было в три часа и две минуты. И все студенты в зале тревожно озирались, переглядывались и проверяли свои хронометры. В тот день выяснилось, что профессор умер у себя дома, в постели. И чтобы как-то почтить его память, студенты с разрешения попечительского совета повесили над тем самым местом, где он любил работать, латунную табличку: Deus abest. Amor abest. Calorificatio abest. С тех пор каждый год, в день его смерти студенты-латинисты неизменно собираются в читальном зале, одетые в куртки, шапки и варежки, читают вслух сделанные Гастингсом переводы Вергилия и ровно в три часа дня в один голос, подняв руки, произносят, как тост: Calorificatio abest! А потом расходятся по своим делам.
Ли очень нравилась эта история, хотя она даже самой себе вряд ли смогла бы объяснить почему. Но, заходя в читальный зал, она всегда первым делом смотрела, не занят ли тот самый стол.
И именно там, сидя у северной стены, под табличкой имени Гастингса, в марте 1998 года, Ли снова встретила Сару – или, точнее, услышала запах ее парфюма и обернулась. Сара помахала ей рукой и подсела за стол – она, как уже успела понять Ли, была из тех, кто никогда не спрашивает, можно ли присесть, но просто садится рядом – отличительная черта всех выходцев с юга.
– Привет! Только я тебя увидела, а ты сразу и обернулась, – сказала она.
– Я почувствовала твой парфюм, – Ли коснулась пальцем кончика своего носа, – это ведь «Рэд Джинс»?
– Ого! Ничего себе, ты за пять метров меня учуяла? – Сара понюхала рукав кофты. – Похоже, я перестаралась сегодня.
– Нет-нет, ты тут ни при чем, просто у меня очень острый нюх.
Ли рассказала Саре о своей системе запахов-маяков и о том, как запахи помогают ей ориентироваться и привыкать к новым местам.
– Вот это да, – Сара уважительно кивала. – Это прям суперспособность. Хоть комиксы про тебя рисуй.
– Нууу, нет. Иногда это скорее мешает. Например, я не могу ходить на рынки – у меня от них сенсорная перегрузка, слишком много запахов и все слишком резкие. Или весной и летом, когда все цветет, у меня такая аллергия, что хоть вешайся, сижу на таблетках.
– Жесть, – сказала Сара и вздохнула; по ее лицу было ясно, что она набирается смелости что-то сказать. – Слушай, я тут узнала, кто ты. И-и-и-и, нуууу, – она почесала лоб, – я должна извиниться.
– За что?
– Ты знаешь, за что. Мне сказали, что год назад ты читала лекцию в «Лицее», а я сорвала ее своим митингом. Мне очень жаль, я не знала.
– Ничего страшного, – Ли рассмеялась; отчего-то весь этот разговор был ей ужасно приятен, – мне кажется, благодаря тебе я тут и оказалась.
– Серьезно?
– Ну, ты сорвала лекцию, и чтобы как-то меня утешить, профессор Гарин провел для меня экскурсию по кампусу и даже сводил на концерт перкуссионной музыки. И так я решила перевестись сюда.
Произнесенная вслух фамилия «Гарин» как-то странно повлияла на разговор. Сара нахмурилась, скрестила руки на груди, закрылась, и дальше они обсуждали всякие мелочи, касающиеся жизни в кампусе, но в их беседе уже не было той легкости, с которой все началось. Потом Сара вдруг заметила кого-то за спиной у Ли и помрачнела еще сильнее, извинилась, сказала, что спешит на занятия, и вышла из читального зала. Ли почуяла запах пота, обернулась и увидела Адама, он помахал ей рукой и подошел, спросил, можно ли присесть; Ли пожала плечами, как бы говоря: «мне все равно, хочешь – садись». В последнее время от него исходил прогорклый запах немытого тела, он выглядел замученным и уставшим. Озираясь по сторонам, он заговорил полушепотом, словно боялся, что их могут услышать.
– Слушай, Ли, это не мое дело, конечно, но, – он показал пальцем на выход из зала, – ты же знаешь, кто это был?
– Знаю. И да, Адам, это не твое дело. – Ли всем своим видом давала понять, что не хочет с ним разговаривать; Адам и так не хватал с неба звезд, но в последнее время и вовсе стал изгоем, на семинарах Гарин общался с ним холодно и отстраненно, и все чувствовали, что профессор страшно им недоволен (хотя и не знали точной причины) и сторонились Адама, словно боялись, что если будут с ним водиться, то эта аура отверженности, подобно вирусу, перекинется и на них.
– Я понимаю, ты новенькая и все такое, – сказал Адам, – но лучше больше так не делай, хорошо? Ты же помнишь, что проф говорил на первом занятии? – он многозначительно поднял палец. – Одно слово: преданность. Если он узнает… – Адам не закончил фразу и покачал головой.
– Если он узнает что?
Адам вздохнул и закатил глаза с видом взрослого, который объясняет ребенку, почему нельзя переходить улицу на красный.
– Что ты трешься с его врагами. Лучше не надо.
– Что ж, спасибо большое, Адам. Позволь дать тебе встречный совет. Одно слово: душ.
* * *
– Знаешь, что самое ужасное в научных текстах? Их кабинетность. Иногда читаешь текст и прямо чувствуешь, что его автор в процессе написания старательно не выходил из комнаты. Не работал «в поле». Прости, если это грубо, но в твоей работе я чувствую именно это: изучение ритуалов для тебя – это цитаты из Тэрнера, ван Геннепа и Леви-Стросса, не более. Пойми меня правильно: глава, где ты описываешь опыты с МРТ – лучшая в твоем тексте. А почему? Да потому что там видно, как тебя это заводит. И на контрасте с ней главы о ритуалах выглядят уныло. Ну, смотри, что это? Цитаты, цитаты, цитаты.
Ли сидела, опустив голову, словно ее отчитывали. Пожала плечами.
– Вы что, предлагаете мне ритуал провести?
– Неплохая идея, но нет. Ты пишешь о ритуалах так, словно это какая-то архаичная практика, словно их совершают только карикатурные пигмеи из колониальных романов. Сильные и давно устоявшиеся ритуалы есть в любой замкнутой системе, даже в нашем кампусе. Идем.
Они вышли из «Лицея» и направились в сторону ботанического сада. Занятия уже закончились, и в саду на подстриженном газоне лежали с книжками или группами сидели студенты. Среди деревьев в саду особенно выделялся огромный тополь. Гарин указал на него:
– Ты уже слышала об этом тополе?
Ли кивнула. Каждый студент знал легенду о тополе Линкольна – самом старом дереве на территории университета. Легенда гласила, что университет будет процветать, пока тополь жив. У студентов было поверье, что если прийти к тополю вечером, на закате, крепко обнять его и простоять в обнимку до самого рассвета, то отчисление тебе не грозит – тополь защитит тебя.
– Каждый год хотя бы один студент проводит ночь в обнимку с тополем, – Гарин посмотрел на нее. – Почему ты улыбаешься? Тебе это кажется глупым?
Ли пожала плечами.
– То есть я правильно понимаю, что ты полагаешь, будто студенты, которые приходят просить у тополя защиты, – просто суеверные дурачки? Тогда скажи мне, чем они отличаются от тебя, – ведь ты тоже провела целую ночь в пустыне «в обнимку» с громоотводами.
