От реки веяло холодом, Таня поежилась, застегнула кофту до самого горла.
– Как ты терпишь этот холод? Вода, наверно, ледяная. – И снова никакой реакции. Шум воды, какие-то птицы чирикают в кронах ив на том берегу. – Мам, пожалуйста, скажи что-нибудь. Мне и так не по себе. Прошу, дай знак, что слышишь меня, моргни хотя бы, я не знаю, покашляй три раза, а то у меня ощущение, что я с привидением разговариваю.
– Я тебя слышу, – сказала мать.
Услышав голос матери, Таня вздохнула с облегчением. Стояла там, на берегу, обняв себя, растирая плечи, чтобы согреться. Затем села на песок и стала расшнуровывать кроссовки, сняла их, сняла носки и шагнула в воду. Вода была ледяная, и Таня резко втянула воздух сквозь зубы.
Мать повернулась к ней и на секунду даже перестала полоскать простыню – настолько удивила ее Танина выходка.
– Ты чего делаешь? Джинсы, джинсы намочишь же.
– Я не могу их снять, – сказала Таня. – Твои подружки на меня смотрят. Не хочу, чтоб они видели мои трусы.
– Как будто там есть на что смотреть, – сказала мать.
– Вообще-то у меня отличная задница, – сказала Таня. – Это факт, так что завидуй молча.
Мать фыркнула – на этот раз от смеха. Таня сделала еще несколько шагов в воду.
– Ну куда ты? Давай я сама выйду.
– Поздно, – Таня зашла по пояс, приблизилась к матери. Минуту они неловко стояли вот так, лицом к лицу, в черно-зеленой воде. – Твою ж за ногу, как ты тут стоишь вообще, я себе уже матку насмерть отморозила! – у Тани застучали зубы. – И еще это дно мягкое, гадость.
Мать улыбнулась, и Таня вдруг подалась вперед и прижалась к ней, обхватила руками, лицом в грудь. Они долго стояли так, неподвижно, в сумерках. От матери пахло рекой. Она погладила Таню по голове.
Таня опустила руки под воду.
– Что ты делаешь? – спросила мать.
– Хочу убедиться, что у тебя еще есть ноги, что караси еще не обглодали их до костей, а то стоишь тут уже неделю.
Мать тихо засмеялась, Таня прижалась к ней еще сильнее, они еще немного постояли так, в тишине.
– Ну все, – сказала мать, – выходи, у тебя уже зуб на зуб не попадает.
Таня отпустила ее и быстро пошла к берегу.
– Как ты домой-то поедешь? В мокрых-то джинсах.
– У меня запасные в машине.
– Серьезно?
– Нет.
Таня вышла на берег, села на песок, вытерла ступни рукавом кофты и стала натягивать носки.
– Ну куда ты! Ну что ты делаешь? – мать обернулась к пирсу. – Аля, дай ей полотенце.
Одна из женщин сошла на берег и протянула Тане большое белое банное полотенце. Таня поблагодарила ее, вытерла ноги, обтерла джинсы и протянула полотенце обратно.
– Нет, – сказала мать, – забери с собой, сними штаны и обернись. Не хватало еще, чтобы застудила себя там.
– Ты права. Матка – это святое, – сказала Таня, и мать улыбнулась.
– Иди давай, – махнула рукой, – артистка! Мне еще целый таз белья полоскать. Не успеваю ничего.
Таня с трудом стянула мокрые джинсы и завернулась в полотенце.
– Я так понимаю, вы тут каждую субботу постирушки устраиваете?
Мать кивнула.
В следующую субботу точно приеду, подумала Таня, шагая к машине.
Кира
То были времена, когда Севером правила Улльна, богиня Солнца, своим огромным желтым глазом она почти круглый год освещала леса и тундру и иногда доверяла небо младшей сестре, Сандрэ, богине луны. Сандрэ завидовала старшей сестре, ее белый глаз светил не так ярко и совсем не давал тепла. Сандрэ копила злость и обиду и однажды пробралась в покои Улльны, открыла ее кошель с временем и стала пересыпать себе в сумку дни, недели и месяцы. За этим занятием ее застала Моар, дочь Улльны, богиня тепла. Сандрэ не стала убивать ее, но вывела в тундру и бросила там. И вырвала ей глаза, чтобы девочка забыла то, что видела, и не могла вернуться на небо и рассказать матери о преступлении. Мимо пробегал олень, и Сандрэ спрятала вырванные глаза Моар у него в голове.
С тех пор Сандрэ правила небом, недели и месяцы лежали у нее в сумке, и ночь длилась долго – большую часть года белый глаз луны освещал леса и тундру. Иногда в ночи распускалось северное сияние – это Улльна плакала о своей пропавшей дочери и надеялась, что та увидит ее сияние и вернется.
Со временем спрятанные в голове оленя глаза Моар, подобно зернам в земле, проросли огромными, ветвистыми рогами. И сама Моар, проснувшись однажды, обнаружила, что снова видит. Теперь она могла смотреть глазами оленей, потому что ее глаза проросли в головах всех оленей во всем северном мире.
Верхом на олене Моар отправилась в небо, к Сандрэ, чтобы убить ее, отобрать сумку с временем и вернуть матери, Улльне.
Но в темноте ночи ей встретилась Манн, дочь Сандрэ, богиня лунного света, и попыталась отговорить ее, просила о пощаде. Моар щелкнула пальцами, и ее верный олень, Мяндаш, поднял Манн на рога и сбросил с неба – та ударилась о землю и разбилась на три тысячи осколков. Сандрэ увидела смерть дочери и в слезах кометой бросилась вниз, но даже ее божественных сил не хватало, чтобы собрать и оживить Манн. Тогда она достала из сумки время и этим временем посыпала разбившуюся дочь, и каждый осколок зашевелился и превратился в волка.
Поэтому и говорят, что волки произошли от лунного света. И они охотятся на оленей – это Манн до сих пор сводит счеты с Моар. А еще воют на луну – это Манн тоскует по матери и по своей небесной жизни.
И если ты разжег костер в ночи и в его пламени увидел слепую девочку верхом на олене – берегись, это Моар, богиня огня и возмездия, пришла за тобой.
Кира любила северные легенды, а эту – о Моар и Сандрэ – в последнее время вспоминала все чаще. Она копалась в архивах, и ей не нравилось то, что она находила. Каждый раз, натыкаясь в журналах на подпись матери или вырванные страницы, она пыталась найти всему этому рациональное объяснение – и не могла. Пустот было слишком много, а иногда отчеты и вовсе напоминали палимпсест – кто-то просто пропечатывал на машинке новый текст поверх старого, и прочесть его было почти невозможно, слова и буквы наезжали друг на друга и сливались в черные кляксы.
У мифа о Моар и Сандрэ была целая куча концовок и вариаций – у каждого племени была своя версия, и каждый сидящий у костра шаман добавлял в историю что-то от себя – и чем больше людей слушали и пересказывали ее, тем сильнее она менялась. В одной из версий, как помнила Кира, проснувшись однажды, лишенная глаз Моар поняла, что может видеть – но видела она не то, что сейчас, а то, что будет; и увидела страшное – как в приступе ярости сбрасывает с неба свою сводную сестру Манн, и Сандрэ превращает разбитое тело в стаю волков, и те начинают охотиться на Моар и убивают ее оленей, и их война длится не одну, а целых три вечности. Моар не хотела, чтобы так было, и обратилась к Риф, богине песен и обрядов; ноготь большого пальца на левой руке у Риф был волшебный – она могла вспороть им любую материю, даже душу, а на правой руке пальцев было шесть, и этими пальцами она могла схватить что угодно – даже мысли и эмоции. Своим длинным волшебным ногтем Риф распорола Моар грудную клетку и шестипалой рукой поймала спрятавшихся за ее сердцем трех черных ящериц – три самые кошмарные мысли Моар. Риф спрятала их в сумке, запрыгнула в дупло мертвого дерева и по его корням спустилась в нижний мир и бросила сумку в подземную реку; и спела песню, от которой река застыла, обратилась в лед.
