На Таню накатывал сон, она боролась с ним и то и дело мыслями возвращалась к записи с регистратора – неужели сигнал не прошел? Ольга не получила видео? Она ведь должна понимать, что, если они не выходят на связь, значит, все плохо? Но если так, то где она? Почему их еще не спасли?
Рыдания сменились тихим плачем, и Таня уже не знала, кто именно плачет, да и не важно было, – ей самой хотелось разрыдаться и без конца просить у всех прощения.
Это моя вина, я виновата, повторяла она. Но даже мысли постепенно отступали и растворялись в одной-единственной – в мысли о холоде, господи, как же холодно.
Люк сверху снова задвигался, и в яму ударил предутренний свет – звездного неба больше не было, наверху рассветало.
– Чистая вода да очистит. Чистая вода да очистит.
И снова плеск воды.
– Не надо! Не надо, пожалуйста!
Таня не знала, кто кричал – голос был хриплый, простуженный, сорванный. Она почувствовала жжение в глазах, в нос ударил резкий запах. Кто-то схватил Таню за плечо, голос Ильи:
– Не дыши этим! Они хлорки насыпали.
Илья оторвал рукав, намочил и прижал к лицу Тани.
– Дыши сквозь него. Не открывайте глаза!
И голос сверху:
– Чистая вода да очистит. Чистая вода да очистит.
И снова звук задвигаемого люка, и темнота.
И дальше Таня уже не думала – совсем. Она уже не думала, дошел ли сигнал, спасут ли их, выживут ли они. Затем по люку стали колотить – тот же ритм: бум-бум-бум-бум! – четыре такта тишины и снова: бум-бум-бум-бум! – гаринцы там, наверху, танцевали на сцене и, кажется, жгли костер, потому что запахло паленым. И даже зажав уши ладонями, Таня отчетливо ощущала, как ее сознание отслаивается от тела, как ее «я», ее внутренний голос медленно падает куда-то внутрь, в еще одну яму, в черноту внутри ее тела. Она проваливалась в себя – бум-бум-бум-бум! – а тело оставалось в яме и страдало дальше, – но это было уже как бы не ее тело; вот и хорошо, думала она, вот и славно, потому что сил терпеть холод и жжение больше не было.
И далее из этой ямы собственного подсознания Таня выглядывала, как из окна, и видела, как их вытаскивают из ямы и выхаживают, и натирают травами, и парят в бане, и уже там Тане протягивают белые льняные одежды, и она – а точнее, ее тело, которое теперь двигалось автономно и не принадлежало ей, – надевает прекрасный, чистый, мягкий сарафан, и вместе с матерью идет на реку и полощет белье. Потом они танцуют вокруг огромного костра – точнее, не они, а их тела, тела Тани и матери, – и Гарин кладет Тане руку на лоб и спрашивает:
– Ты готова расстаться с грехами?
– Готова.
– Готова отринуть прошлое, отбросить его, как олень отбрасывает рога?
– Готова.
И дальше – она танцует в хороводе и бросает в костер оленьи рога и изо всех сил кричит в небо, что отреклась от прошлого, отринула былое и теперь свободна! Она приветствует свободу, восторг наполняет ее, и даже там, сидя в яме, внутри собственной головы, Таня чувствует этот восторг, бегущую по стенкам ямы волнующую дрожь. Дрожь единства. И когда Таня пытается выбраться из ямы и вновь завладеть своим телом, вернуть себе контроль, отбить его, тело дергается и рычит, и все вокруг видят ее судороги и начинают кричать: «Бес! В Танюшку вселился бес! Изгоним беса!» И тащат ее к Гарину, и начинают танцевать, и отбивают этот проклятый ритм – бум-бум-бум-бум! – и каждый удар, как удар молотка по шляпке гвоздя, забивает сознание Тани все глубже, заталкивает ее во внутреннюю яму. И она вновь и вновь сквозь окна собственных глаз, не в силах ни на что повлиять, наблюдает ежедневную рутину, которой занимается ее захваченное, украденное тело: работа в поле, полоскание одежды, танцы и хороводы. Потом она видит лицо Гарина, который разговаривает с ней – точнее, с ее телом, но она тоже все слышит, – и начинает сопротивляться, снова пытается вылезти из ямы и вернуть себе контроль, и Гарин видит ее сопротивление, берет карандаш и четыре раза ритмично стучит по столу – тук-тук-тук-тук – и этим стуком, как молотом, вновь забивает сознание Тани обратно, в глубину тела.
Гарин не хочет говорить с Таней, ему нужно только ее тело. Он говорит об Ольге Портной.
– Она наш враг, – говорит он. – Она угрожает «Чаще». И только ты можешь нас спасти. Ты готова спасти нас?
– Я готова, – отвечает тело.
– Назначь ей встречу и сделай все, чтобы она замолчала. Я хочу, чтобы она замолчала, слышишь?
– Слышу, – говорит тело.
Он кладет перед телом раскладной нож.
– Ты знаешь, что делать, – и тело Тани кивает, протягивает руку и прячет нож в кармане.
Ее переодевают в «городскую» одежду, и далее Таня из глубины наблюдает, как тело идет по улицам Москвы и видит отражение в витрине – и не узнает себя; это другой человек, измученный, исхудавший, напуганный.
Тело Тани встречается с Ольгой Портной в каком-то офисе на цокольном этаже – кажется, это редакция. Они садятся за столик в буфете и говорят о чем-то, и Ольга обнимает Таню и говорит, что очень рада ее видеть, хотя по лицу Ольги ясно – она все понимает, она видит, что Таня уже не с ней, Таня уже не с ней.
– Тебе какой? Черный или зеленый?
– Зеленый.
Когда Ольга отходит к столу, чтобы налить чаю, тело Тани достает из кармана нож и шагает к Ольге, и настоящая Таня, сидя в яме, кричит во все горло: «Обернись! Оля, обернись!» Но тело продолжает двигаться. Какие-то люди сзади хватают тело Тани за руки, скручивают и отбирают нож.
Они куда-то едут, и Ольга сидит рядом со связанной по рукам и ногам Таней и плачет, просит у нее прощения.
– Я пыталась вас найти, я правда пыталась. Я несколько раз приезжала с полицией, но все без толку. Прости меня, прости, пожалуйста.
Потом затмение, темнота.
Ли
Перед глазами плывет, Ли жмурится. На дне ямы сухо, никакой воды и глины. Над головой – полусгнившие доски коллектора. На краю кто-то сидит, свесив ноги.
– Как самочувствие?
Голос Марты Шульц. Это она сидит на краю, выглядит удивительно молодой. На глазах у нее дурацкие очки-авиаторы с зеркальными стеклами. Такие же, как у мамы.
Ли озирается – что-то не так. Это не та яма, в которую ее сбросили вчера вместе с Таней – или когда это было? И где они все? На дне этой ямы – гора битого кирпича, а сверху – доски. Это коллектор, старый коллектор на табачной фабрике.
– Ли, дорогая, скажи, пожалуйста, а почему ты мне не сказала, что летишь в Россию?
– Потому что знала, что ты меня отговоришь.
– Ну что ж, – Марта разводит руками, – и вот ты здесь.
– Здесь – это где?
– Ты же знаешь где, – Марта стучит пальцем по виску. – Я рассказывала тебе. Все жертвы по-разному описывают свои ощущения. Деперсонализация. Одним кажется, что они – марионетки и у них нет своей воли, другим – что на них надели ошейник, который затягивается и душит, если не выполняешь приказы, у третьих ощущение рыболовного крючка в желудке, как было у тебя в прошлый раз. Но бывает и вот так – ты как бы проваливаешься сквозь лед подсознания и оказываешься вот в таком месте, в лимбе.
