Майор же воспринял это по-своему:
— Вот и правильно. Тебя мой коллега спас от верной смерти. Передал мне, можно сказать, в надежные руки. Не пойдешь же ты, фронтовик, к преступникам в компанию. Хорош телиться, осужденный. Расписочку?
Еще одна сделка с дьяволом, подумал Игорь. Точно такая же, как требование Сомова написать прощальное письмо Ларисе, где он непрямо отказывался от нее и сына. И тоже — письменно. Интересно, прикажет ли скрепить кровью.
Осенило внезапно. Вовк удивился, как подобное вообще могло прийти ему в голову, как только он вспомнил о Ларисе. Побаивался всерьез — не сможет сказать этого, когда протянет дольше. Потому выдал сразу, готовясь к худшему:
— Условие есть.
Божич как раз насыпал табачную полоску на разложенный прямоугольник, мастеря новую вкусную цигарку. Когда услышал, рука замерла, пальцы разжались, табак просыпался на стол.
— Что у тебя есть?
— Условие. — Теперь голос Игоря звучал тверже и увереннее.
Сложенные в щепоть пальцы потерлись друг о друга, стряхивая остатки табачных крошек.
— В этом кабинете… на этом лагерном пункте… нигде в Соликамске зэки не ставят условий лагерной администрации. И если я тебя прощаю, Вовк, то только.
— Просьба. Не условие — одна просьба. Для меня важная, если нет другого выбора. Просто помогите, гражданин майор.
Тут Вовк понял, как правы те, кто говорит про электричество в воздухе. Кажется, еще немного — и короткое замыкание, взрыв, катастрофа.
— Допустим. Я к тебе пока нормально отношусь. Чего хочешь?
Напряжение начало медленно спадать. Игорь почувствовал, как по спине течет большая противная капля пота.
— Вы говорили — читали мое дело. Изучали, наводили справки… У вас ведь есть возможности. Супруга моя, Лариса. Сын Юра. Сменили место жительства… Куда писать — не знаю. Ну, хотел бы им писать одно письмо в… не знаю… сколько мне там можно… если можно… — Слова и мысли чем дальше, тем больше путались, но молчание и внимание Божича придавали куража. — Мне бы знать, где они теперь. Из Киева эвакуировались, но куда? За Урал или в Сибирь, у жены в тех краях дальние родственники. Уехали еще летом сорок первого, я настоял, нажал, организовал… Могу сказать, на какой адрес писал раньше. Так легче искать, правда?
Майор пожевал губами. Вздохнул, будто только что закончил тяжелую хлопотную работу. Снова взялся за цигарку, крутил, заклеивал языком, подкурил, затянулся.
— Вкусно. — И без перехода: — Искать для тебя, Вовк, я ничего и никого не собираюсь. Заслужить надо. И вообще, осужденные аж в такие отношения с администрацией не вступают. Но послужной список у тебя… Да и ситуация интересная. Первый фронтовик в моем хозяйстве, все такое… Справки наведу. Обещаю. И письмо своим сможешь написать. Тут, в кабинете. Под моим контролем. Я его сам прочитаю. Годится?
— Лады. Тогда и расписку сделаем. За одним рыпом, — подхватил Вовк, окончательно осмелев.
— Наглый ты. Нравишься мне. Сработаемся. — Майор великодушно подсунул ему через стол кисет и бумажку. — Кури. Только тут. И пошел в барак. Я тебя вызову, если что-то буду знать. Смотри, ты слово дал. Слово офицера.
3
Того парня звали Леонидом.
Фамилии Игорь не знал и не особо на этот счет беспокоился. В лагере все, даже не уголовники, а обычные «мужики», откликались только на клички. Низенького восемнадцатилетнего карманного воришку тут прозвали Рохлей, и общаться с ним широкому кругу не рекомендовалось. Он принадлежал к категории лагерных парий, так называемых петухов, и жать ему руку или просто поддерживать отношения означало самому попасть в отщепенцы. Со всеми не слишком приятными для мужчины последствиями. Но случай Леньки — Рохли — был не совсем типичным.
Это Вовк узнал, когда новые знакомые дали полный расклад по обычаям в лагере.
Просветительскую работу вел старый опытный ростовский вор Прохор Чуракин, больше известный как Проша Балабан. Знакомство уголовников с Игорем началось сразу после того, как он переступил наконец порог барака — места, которое как минимум на пять следующих лет должно было стать его домом. Поздоровавшись, спросил сдержанно, где свободное место: тюрьма и пересылка кое-чему успели научить, став своеобразным начальным классом образования каторжанина. Когда указали, прошел, сперва присел, потом прилег на нары. Вечерело. Понимал: завтра вместе с другими пойдет на работу. Валить лес или еще куда-то, куда распределит бригадир из числа осужденных. Пахло тюрьмой, грязным и кислым, запахи давно въелись в одежду и кожу. Смыть это не удавалось ни холодной, ни невероятно желанной горячей водой. Кажется, тюрьма останется с ним, в нем и вокруг него навсегда.
Игорь закрыл глаза. Никому в бараке не было никакого дела до очередного товарища по несчастью. Полумрак сопел, вонял, вздыхал, стонал, кашлял, тихо и непонятно переговаривался, время от времени что-то жевал, отрыгивал, пускал ветры. Словом, вел себя так, как организм большого дикого животного. Теперь и Вовк — его часть.
Поскольку за временем он не следил, не мог позже точно сказать, когда именно к нему подошли, чтобы позвать к Балабану.
Игорь сразу почувствовал движение рядом, мигом открыл глаза, реагируя на опасность, стремительно сел, спустив ноги с нар и готовясь к любому развитию событий. Тревога оказалась напрасной. Вместо угрожающего врага едкий барачный полумрак щербато улыбнулся. Острое, хитрое и одновременно детское лицо стриженного под машинку незнакомца смотрело сверху вниз вполне дружественно. Глаз с еле заметным бельмом подмигнул, и щербатый коротко объяснил, где и кто хочет его видеть.
Воры в законе, настоящие хозяева лагеря, занимали дальний угол, где держались небольшим сообществом и следили за жизнью барака. Место, где разместился старый Балабан, вообще отгородили от любопытных глаз новым одеялом. Сам смотрящий был жилистым, довольно бодрым человеком, чей возраст на глаз определить было непросто. Судя по всему, воровство давно стало его главной профессией, а тюрьмы и лагеря — обычным местом пребывания.
Небольшой опыт общения с уголовниками дал Игорю возможность понять: сейчас, когда идет война, профессиональным преступникам значительно проще пересидеть тут. Ведь можно рискнуть, сбежать — и на свободе поймать в военное время пулю прямо на месте совершения преступления. Расстреливать без суда требовал соответствующий указ, изданный и подписанный самим Сталиным еще осенью сорок первого. Законы же криминального мира требовали, чтобы с воли заключенных грели. Работать вместе со всеми те же законы запрещают, и воры-законники и их обслуга с более низким статусом освоились в лагерях даже лучше, чем их подельники по ту сторону колючей проволоки.
Разговор с Балабаном оказался на удивление коротким. Свелся в основном к монологу битого вора, Игорю же пришлось только слушать. Что еще делать в этой ситуации, кроме как молча кивать и со всем соглашаться? Зато четко осознал: местные воры решили выразить ему уважение.
