— Значит, без меня когти рвете? Я думал, мы друзья, Голуб.
Маневр удался. Блатной сперва на самом деле, всерьез испугался, потому что понял, о чем речь. Что-то пробормотал, будто оправдываясь, но достаточно быстро опомнился, агрессивно рыкнул в ответ:
— Ты страх потерял? На кого тянешь, парашник! Забыл свое место?
— Забыл, — в тон ему ответил Игорь. — И не ты мне о нем напомнишь, падла щербатая. Веди к Балабану, с ним говорить буду. Без меня у вас ничего не выйдет, братишки.
Другого выхода Голубу не оставалось. На их перемещения по лагерю и в бараке никто, как и до сих пор, не обращал внимания. С некоторых пор Вовк вообще перестал ловить на себе пытливые взгляды.
Старый вор удивился информированности Игоря. Но, кажется, совсем не рассердился и не насторожился. Спросил лишь:
— Кто стукнул? Кому язык отрезать?
— Из вас плохие конспираторы. Это только мужики, политики и разве что опущенные на вас стараются не смотреть. Никто никого не трогает, и это уже хорошо. Я же с фронта, забыл? За два с половиной года внимание знаешь как заострилось? Как это кумовы стукачи вас не расшифровали… А они есть, верите?
— Наседки мусорские есть в каждой хате
[6], — согласился Балабан. — Они рано или поздно свое получают. Может, вдруг знаешь кто?
— Не знаю.
— Чего тебя кум дергал?
К такому Игорь был готов.
— Странная история. Я тут у него, как он говорит, на хозяйстве первый, кто с передовой. Туда-сюда, слово за слово… Рассказал ему про суку, из-за которой тут оказался. Не знаю, кто меня дернул, на что рассчитывал. Сдуру, наверное, попросил найти адрес моих, жены и сына. Писать чтобы. Не думал, что Божич окажется таким добрым.
— Есть адрес, выходит?
— Ага. Жена моя со мной заочно развелась. Теперь улеглась с легавым, который меня сюда упек.
Брови старого вора дернулись вверх.
— Ты гляди, какой коленкор! А я всегда говорил — недаром нам, бродягам, ворам-законникам, запрещено иметь семьи. Так бы наши бабы крутили с мусорами, пока мы тут. Ну, и что думаешь делать?
— Потому и пришел к вам, Балабан. Честно? Я ж ничего такого, предчувствия разве что, подозрения. Прижал Голуба, взял на понт. Не наказывайте его за это, лучше берите меня с собой. Третьим. А Рохлю этого, сладенького, оставляйте. Без него скорее рванем. Петушок нас только свяжет.
Балабан нахмурился. Пошарил цепким взглядом по полутемному бараку, нащупал Леньку возле печки в углу. Тот сидел, втянув голову в плечи, но, наверное, почувствовал что-то — боязливо зыркнул в их сторону, тут же повернул голову обратно.
— Ясно, — протянул он, хрустнув при этом пальцами. — Ты понимаешь, Офицер, куда лезешь? Пальцем пошевелю — тебя на перо посадят. Хрюкнуть не успеешь. Веришь или нет?
— Верю. — Игорь говорил чистую правду. — Только для чего? Смысл какой? Чтобы не брать меня третьим, вместо жирной лагерной курвы?
— Ты чужой, — отрезал Балабан. — Хоть с тобой люди тут вась-вась, но в таких делах ты не наш.
— Рохля с крашеными губами — сильно ваш?
Кадык Балабана дернулся на морщинистой шее.
— Поговори еще у меня.
— Для чего ж я и пришел к вам, Балабан. — Терять в самом деле было нечего, Игорь пер напролом. — Какая разница, кто и когда меня подрежет? Кум уже вербовал. Это такой обмен: он мне сделал, вишь, добро. Рассказал про измену жены. А я ему за это должен писать разные расписки. Так ясно или еще нет?
Брови старого вора снова дернулись вверх.
— Ты согласился?
— Откажусь — начнется у меня веселая жизнь. Между прочим, Божич намекнул, и достаточно прозрачно: если не подпишусь, он хоть как пустит слух, что я стукач. Вы же меня за это в сортире утопите, разве не так?
— Утопим, — с серьезным видом подтвердил Балабан. — Живым засунем в дерьмо. Наглотаешься за свои грехи.
— Значит, у меня хоть как выхода нет. И жить мне недолго, такой капкан. Вот для чего майор постарался. Потому выход один: бежать с вами. Застрелят — так хоть не дерьмом захлебнусь. Поймают — до смерти не забьют, срок накинут за побег. Но хоть стукачом не стану наверняка. Загнали, видите.
Старый вор поскреб подбородок.
— Что куму сказал?
— Пока ничего. Взял время на раздумья.
— Мудро. — Балабан хрустнул пальцами. — Под пером ты сейчас ходишь, Офицер, потому что знаешь про побег. Свидетель ты, не нужен никому. На что надеялся, когда шел на этот разговор, — черт тебя знает…
Почувствовав — старик слушает ответы, Вовк тем не менее решил: разумнее отмолчаться. Балабан же, склонив голову набок, глянул на собеседника как-то совсем незнакомо.
— Но правильно все сделал. Молодец. Сам пришел. После того взять тебя на побег — это законно, по нашим понятиям. Правильно, гори он огнем, Рохля. Только лишним будет. А тут, в зоне, ему хорошо. Никто не обижает. Четвертый не нужен, Офицер. Одно скажу: повяжемся все вместе. Придется тебе быть с нами после того до конца. Готов? Я за тебя поручусь. Слово Балабана еще весит где нужно.
Конечно, Игорь был готов. У него в который раз не оставалось выхода.
Иначе не вырваться отсюда.
Не добраться рано или поздно до Сомова.
Не перегрызть его поганое горло — а вцепиться в него Вовку почему-то хотелось больше всего, собрался рвать врага зубами, даже если другое оружие будет.
После того Проша Балабан коротко изложил новому сообщнику план побега.
А через три дня они уже сидели возле костра в тайге на лесосеке, ожидая сигнала. Потому и смотрели косо мужики-лесорубы: после команды передохнуть Игорь, с силой загнав топор в поваленный ствол, не спеша двинулся к костру блатных.
7
Звенели комары.
В эту пору, на исходе короткого лета, под Соликамском их осталась еще тьма. Казалось, чувствуя приход скорых холодов, настоящие хозяева тайги жировали напоследок, залезая людям в носы, уши, атакуя глаза, залетая временами в открытые рты. Дым от кострищ не всегда спасал, так что чуть ли не единым выходом для блатных оказался Ленька Рохля — сделав разлапистый веер из лиственных веток, старательно отгонял комариные стаи от «дядей».
Закон не позволял блатным работать. Но на лесосеку они выбирались полным составом, группировались отдельно, жгли костер, курили и иногда травили байки с конвойными. Сейчас же происходило то же самое, не было в их поведении ничего странного и нового.
На усыпленную бдительность был первый расчет.
Говоря тогда со старым злодеем, Игорь нарочно умолчал о его болезни. Теперь, глядя, как решительно, несмотря на свой возраст и состояние, настроен Балабан, окончательно понял: попытка бегства для него — последний отчаянный рывок. Если бы не болезнь, старик бы вполне комфортно чувствовал себя в лагерных условиях. Из разговоров Вовк узнал: впервые тот сел еще до революции, выпустили по амнистии весной 1917 года, гулял на воле аж до нэпа
[7], потом стал проводить за решеткой значительно больше времени, чем на воле. Статус законника позволял не слишком переживать об этом. Но все-таки свобода и дальше манила. Теперь риск умереть на койке в лагерной больнице стал очевидным. И Балабан отважился пойти в свой последний бой.
