— Да, пора за дело.
Андрей сам не понял, что вынудило его оглянуться, при этом невольно взглянул на окружность полной луны, которая понемногу набиралась сил с приходом ночи.
— За дело, — повторил он и, махнув рукой, решил больше не искать нужных и правильных фраз, произнес: — Мне тут рассказали по большому секрету…
— Что?
— Сейчас. С чего бы начать. С конца начну. Мы же с вами не хотим паники в Сатанове? Люди тут и так напуганы, волками в том числе. Или волком, он может быть один. Кроме меня и того человека в Каменце об этом больше никто не будет знать. Пока я сам не разберусь, в чем тут подвох. Вы же, кажется, какой-то там профессор?
— Я мог стать доктором медицинских наук перед войной. — Это прозвучало гордо и вызывающе. — Вас заинтересовали подробности моей карьеры ученого?
— Другое меня интересует. — Левченко взял еще одну папиросу, задумчиво постучал гильзой по крышке коробки, потом решительно положил обратно. — Хорошо. То, что я скажу, должно остаться между нами. Просьба, приказ — понимайте как хотите.
— Тогда лучше просьба.
— Пусть, — легко согласился Андрей. — Значит, штука у нас такая. С конца весны вот уже, считайте, четвертый месяц хищники, вероятнее всего волки, нападают на людей и загрызают их. Когда это произошло в последний раз, был еще жив Тищенко. Ему позвонили из области. Распорядились доставить в тамошний морг хотя бы одну жертву. Кто-то там аж из Киева приехал или прислали какого-то грамотного, я не вникал. Суть дела мне объяснил сам Тищенко, буквально за день до гибели.
Сейчас все начинает восстанавливаться и работать. Возвращается из эвакуации разная институтская профессура. Биологи или зоологи, не скажу сейчас точно, обратили внимание на наш случай, с хищниками. Объяснили так: летом звери не бегают голодными стаями. Даже одинокий зверь будет держаться подальше от людей, потому что летом хищникам есть что жрать. Отсюда вывод: частые случаи нападений означают — в нашей округе завелся бешеный волк.
— Я подозревал, — спокойно ответил Нещерет, аккуратно раздавливая свой окурок о черепок. — И, кажется, пытался что-то подобное озвучить ранее, когда все началось.
— Ага, помню. Только тогда Тищенко отмахивался от вас, потому что, правда, не до волков. После того звонка тоже отмахнулся, велел мне доставить труп вдовы Перепелицы в область. Ее как раз собирались хоронить, так начальник еще сказал: одними похоронами меньше. Или пошутил, или что-то такое… Не суть. Я отвез тело и забыл об этом. А теперь вот был по делам в Каменце, уже как исполняющий обязанности начмила. Встретил того человека, значится, которому загрызенную Перепелицу передал, так сказать, по описи. Я по своим делам ездил, у нас же тут банда шурует.
— Андрей, вы же не про банду мне собираетесь рассказать.
— Верно. Я сам не понял, Саввич, к чему веду. Не укладывается в голове. Ни у меня, ни у того человека из Киева. Он, оказывается, до сих пор там сидит, что-то изучает. То есть уже не сидит, уехал. Я застал его с чемоданом, управа машину ему не выделила, на станцию подбросить, на поезд. Узнал меня. Говорит: хотел Тищенко как-то позвонить, может, даже приехать сюда, к нам. А его убили, оказывается.
Тут Левченко прищурился, пытаясь максимально четко и точно передать содержание разговора. До сих пор не верилось, что произошел он сегодня после обеда. Нещерет терпеливо молчал, дальше топтался, уже став с другой стороны от Андрея.
— Не знал тот человек, кому доложить, — продолжил. — Очень свербело. Признался: не может с этим всем спать нормально. И посоветоваться толком не с кем. В Киеве, сказал, пойдет по инстанциям. Или вообще в Москву придется ехать. Если кому-то в столице есть до таких историй дело.
Андрей и дальше оттягивал момент истины. То, ради чего искал доктора целый вечер, сказать никак не решался, чтобы не выглядеть смешным. Нещерет увидел это.
— Хватит ходить кругами, Андрей.
И то верно.
Хватит.
— Тот человек, забыл уже, как его звать, исследовал рану. Укус. Горло истерзанное, да вы же тоже видели. Не разберешь сразу, как рвали, один зверь или несколько. Но слюна осталась. Частицы слюны.
Теперь Левченко снова вытащил папиросу, вставил в рот, прикурил, будто перед приближением атаки.
— Он ничего не понимает, Саввич. И я вместе с ним, когда это услышал.
— Что услышали, Андрей?
— Про слюну. То была человеческая слюна. Горло терзал или человек, или… Думаю, всех остальных — тоже он… она… оно…
Сказал.
Хоть и не стало на душе легче.
3
Когда вернулись назад в дом, Люба как раз собиралась.
Хотя Левченко с Нещеретом принесли с улицы напряжение, в комнате тоже было не без того. Похоже, Полина Стефановна решила воспользоваться моментом и провести с девушкой воспитательную беседу. Наверное, пыталась научить ее, как вести себя, чтобы предмет девичьих вздохов не крутил носом.
Андрей имел все основания для подобных подозрений: сам выслушивал поучительные лекции про то, как важно в непростое военное время держаться вместе молодым и здоровым людям, юношам и девушкам. Тяжело всем, но женщинам особенно — жалеть их нужно. И не просто так, как воин на привале: нашкодил и ушел вперед, на Запад. Тут, в тылу, каждый мужчина ценится. А если вместе держаться — еще лучше, не всякому повезет. Пока Стефановна не переходила на личности, Левченко кивал и отбивался общими фразами. Но как только библиотекарша вспоминала Любашу-медсестру, Андрей резко пресекал попытки сватовства. Не то чтобы ему не нравилась Люба. Наоборот, при других обстоятельствах он с радостью пошел бы навстречу и попробовал, чем черт не шутит, создать семью.
Андрей рвался на передовую. Но с фронтом, кажется, вопрос решен. Отныне его передовая — поселок Сатанов на Подолье. В тылу тоже своя война и могут убить в любой момент. Женщинам же важнее то, что избранник уже не пойдет воевать. Становиться прежде времени вдовой никому неохота. Люба — не исключение. Но было одно обстоятельство, с которым он должен был считаться. Объяснить это не мог даже квартирной хозяйке, которой доверял, считая надежным человеком. И сложно, почти невозможно было открыть другую, потаенную натуру не только Любе — любой другой девушке, которая может попасться на его пути…
— Куда так рано? — спросил Нещерет, и Андрей оценил выдержку доктора: даже сгустившиеся сумерки не скрыли выражения его лица после услышанного.
— Пойду. Заговорила я Стефановну совсем. Завтра рано на работу вставать.
Накинув легонький плащик и накрыв волосы простым платком, Люба натянуто улыбнулась Левченко, давая понять, что говорит именно ему:
— Жаль, не удалось толком побыть. Все дела мужские. Для нас, баб, времени не находится.
— А мы как раз собирались. Поговорить, чаю.
— Как-нибудь потом, товарищ милиционер. — Люба одарила его грустной улыбкой. — Теперь уже к нам заходите. Не все же мне бегать. Извиняюсь, что вот так ворвалась.
