В таком случае путь беглеца — до первого милиционера или первого военного патруля.
Тогда как Игорь Волков мало чем отличается от Игоря Вовка. А это позволит ему чувствовать себя уверенно.
Новые знакомые, найденные в Соликамске, научили Игоря многим правилам жизни, которые должен знать беглец от закона. Они оказались не слишком сложными, не требовали от Вовка-Волкова чего-то необычайного. Прежде всего он должен был четко осознать: его ищут. Однако не до конца верят, что зэк без опыта выбрался из тайги живым. Игорь и сам долго не мог в это поверить: потерял чувство времени, когда днем кормил комаров и собирал грибы-ягоды, а ночами снова выходил к реке, спускал на воду пень и отдавался на милость Глухой Вильвы. Потом, когда его, совсем ослабевшего, одним утром выловил в низине старый местный охотник и припрятал на заимке, Игорь понял, почему ему повезло. Конец лета в этих краях — не самая теплая пора, осень, а за ней зима приходят скорее. Но август для заблудившегося в тайге не слишком губительный месяц. Придется потерпеть комаров и мошку, но все же лучше, чем холод и голод.
Охотник спокойно воспринял тот факт, что спасает беглого заключенного. К советской власти, особенно к ее карательным органам, жители окрестных сел относились с глубоко скрытой враждебностью. К тому же таежник на своем веку достаточно встречал уголовников, чтобы уразуметь, что Игорь отличается от типичного каторжанина. На слова его благодетель был скуп. Продержал в лесной избушке несколько дней, пока борода беглеца не стала жестче. А тогда тайком привел к себе домой.
Деревенский уполномоченный милиционер вполне мог получить информацию про бегство. Так что новый человек привлекал внимание. Из-за этого спаситель, который оказался бродягой и жил на дальней околице, вывез Вовка из деревни сам — нашел повод поехать в район, запряг телегу, забросал Игоря пустыми мешками, сверху привалил полными. Предупредил: в Соликамске распрощаются, дальше дела Игоря его не касаются. Но доброе дело напоследок сделал — передал подопечного из рук в руки поселенцу — латышу.
Так Игорь попал к людям, которые точно не собирались сдавать его ни при каких обстоятельствах. Очень быстро узнал: пятидесятилетний сельский учитель Арвид и его дочь, двадцатилетняя Зента, от рождения кривенькая на левый глаз, высланы сюда зимой сорок первого. Вместе с другими, кто не принял новую власть в Литве. Учитель математики при этом не слишком уважал сторонников Ульманиса
[8], имея на то множество причин. Русский язык Арвид выучил в ссылке достаточно прилично. Но словарного запаса все равно не хватало, чтобы объяснить Вовку: самопровозглашенный президент Латвии на самом деле был с диктаторскими замашками. Однако это не давало ему никаких оснований без сопротивления пускать большевиков в свою страну и поддерживать красный режим. Правда, начиная доказывать, что собственная, национальная диктатура всегда может быть лучше диктатуры чужаков, путался, сбивался с мысли и в итоге прекращал разговор до следующего раза.
Сам же Игорь слушал его сдержанно и старался не вступать в дискуссии — они очень напоминали болтовню политических заключенных, а принимать их выводы относительно власти рабочих и крестьян Вовк далее не мог себе позволить. Хотя чем больше видел, слышал и переживал, тем чаще ловил себя на мысли: те, кто имеет такие взгляды и высказывает подобные мысли, все же в чем-то да правы. И сделанные выводы уже не считал для себя крамолой.
Те несколько дней, которые Игорь скрывался у литовцев, ссыльные рисковали не меньше, чем беглец. Благо нужный адрес он нашел достаточно скоро, после чего своеобразную эстафету принял невысокий, почти карликового роста человек с нездорового цвета кожей лица и цепким, пронзительным и опасным одновременно взглядом. Назвал он себя Гулей, пояснив — сокращенное от прозвища Гулливер. Верно, как еще прозвать человека такого роста… От Гули узнал: подлый Голуб тоже дал о себе знать, но ему, как на беду, повезло.
— Не понял, — удивленно произнес тогда Игорь. — На чью беду?
— На нашу. На мою, наверное, — уточнил Гуля сипловато. — У нас своя почта, с зонами связь поддерживается. Тут же не большая земля, Соликамск, нашего брата везде полно. Советская власть, мусора — ширма. Они думают, что все держат. На самом деле им позволяют, и они это знают.
— То есть?
— Край весь поднимется, коли что не так. Красных наши не любят. Ссученных — также. Чуть затлеет — все, пусть сливают воду. Резать красную масть начнут люто. Пока они под ружье своих поставят и подтянут, разгорится кругом. Знаешь, как в каторжном краю бунтовать умеют?
— Не знаю, — признался честно.
— Друг за друга стоят. Ну а Голуб твой.
— Не мой.
— Пусть не твой — просто Голуб. Сука он. Про него плохая весть пришла. Уже после того, как вы подорвали. Чтобы долго не грузить, эта гнида фармазонская как-то так нашаманила, чтобы с Прошей нашим, царство небесное, в тайгу пойти. Будто кого-то там прижал, а потом, после всего, урка прозрел, покаялся, братве в ноги падал — не наказывайте. Палец отрезал.
— Кто? Кому?
— Жук тот. Сам себе. Как наказание. Или в петушиный угол, или палец долой перед честным народом. Ну его, не про то сказ. Говорю же, наши ждали Балабана. Думали, вместе с Голубом придет, тут мы ему и предъявим. Голуб прилетает сам. Двинул, говорит, кони старик, не выдержал перехода. Мой косяк, признаю — хотел немного подержать его в надежде, пусть успокоится, проявится. Выкупил, падлюка хитрая. Где прокололись — не знаю, но когти он рванул, аж задымило.
— Без документов?
— Как есть. Но такое животное в огне не сгорит, в воде не утонет, без мыла в жопу пролезет. Мусорам не сдаст, западло. Где-то потерялся. Будут искать, может, найдут. Тогда уже телиться не станут, приговор готов.
Игорь с детства и юности знал, как живет уличная босота и мелкий криминал. И по каким законам устраивает свою жизнь. Но только сейчас в полной мере осознал масштаб охвата огромной страны преступной империей. Государство в государстве, вывод однозначный. Причем это государство, пусть и горько признавать, работало в разы эффективнее, чем власть, которая вроде бы должна была с криминалитетом бороться. Вместо того все силы колоссального аппарата направлены не на фронт, а брошены на зачистку антисоветских элементов.
Возможно, от таких, как он, больше вреда, успокаивал себя Игорь. Особенно во время войны. Но крамольные выводы и тут напрашивались. Литовский учитель Арвид, высланный за то, что не принял новую власть, — неужели он точно такой же преступник, как Голуб? Или редактор районной газеты откуда-то из необозримой глубинки, с которым Игорь познакомился в лагере. Того посадили еще до войны. Вина его в том, что рамочка вокруг портрета товарища Сталина в передовице оказалась слишком темной и напоминала траурную, а это диверсия. Почему же его недосмотр — тяжкое преступление, а сам редактор не менее опасен, чем сам Балабан…
