— Кому легко, старлей? Война все перетасовала. Тут любая ситуация нештатная. Даже эти ваши волки в лесу. Пока впрягайся за Тищенко и дальше. Кого-то толкового поставь, так же временно, начальником розыска. Подумай, обстановочка сложная, серьезная. Сейчас присылать сюда новое начальство… Пока войдет в курс дела, туда-сюда… Делается все, Левченко, делается. Там делается, ты тоже свое делай. Заслужишь — сам начальником станешь. И все, свободен. Занимайся своим. Некогда мне тут с тобой.
3
Дом, в котором квартировал Андрей, война не зацепила, потому что он стоял на южной окраине.
Местность больше напоминала отдельный сельский хутор. Хотя Левченко уже знал от Полины Стефановны: много веков назад здесь располагался замок. А вокруг селился мастеровой люд.
Вообще эта нынешняя окраина в давние времена была центральной частью Сатанова.
Сам же поселок тогда еще считался небольшим городком с развитыми ремеслами. Это потом, в начале прошлого века, когда Подолье сменило протекторат и оказалось под влиянием Российской империи, его расстроили вширь. А до статуса поселка оно опустилось после гражданской войны, когда старинные и могучие стены превратились в руины. Величественные когда-то памятники эпохи постепенно покрывались мхом и обрастали травой.
Неподалеку от старого добротного каменного здания, где жила библиотекарша, просматривались в сумерках остатки городских ворот. Раньше через них заходили жители и гости. С тех времен осталась старая прямоугольная башня в два этажа с темными бойницами. Если присмотреться, можно заметить старинный графский герб на фронтоне. Чей он, каких благородных господ, Андрей не знал и не интересовался. Это место Левченко облюбовал сразу, как только попал сюда. Часто, возвращаясь под вечер, останавливался возле стен, заходил внутрь, пристраивался в углу, молча выкуривал несколько сигарет. Оказалось, в окружении вечного камня очень хорошо думается. К тому же он создавал определенное чувство защищенности. Что, в свою очередь, давало Андрею возможность побыть собой.
Настоящим собой.
Фамилию Левченко он придумал, когда мама привела его, четырнадцатилетнего, на харьковский железнодорожный вокзал. Сунула в руку билет на поезд. И прошептала со слезами на глазах: «Беги. Уезжай отсюда, сынок. Забудь, кто твои родители. Приедешь в Киев. Там тебя милиция поймает. Не бойся, скажи — сирота, родители умерли в Миргороде. Сейчас много народу мрет, беженцев хватает, они проверять не будут». Андрей хотел перебить, но мама лишь закрыла ему рот ладонью, давала инструкции дальше: «Говори — искал в Киеве тетку. Знаешь только фамилию. Придумай любую, простенькую. Петренко Мария Ивановна, пусть ищут, если захотят. Сам тоже назовись первым попавшимся именем. Выбери, какое нравится, такой шанс. Начнешь новую жизнь. Эта власть пристраивает сирот. Живи, сыночек, выживи им назло. И молчи, родненький, живи и молчи».
До последнего момента мальчик не мог придумать, за кого себя выдать. Подсказал случай. Следователь, который допрашивал малолетнего бродягу, назвался Львом Натановичем. Что-то в тот момент щелкнуло в голове, и Андрей машинально ответил: «Левченко. Андрей Иванович». Сказав, тут же испугался, потому что отчество настоящее. Почему-то показалось — вычислят, что он никакой не Левченко, а сын врага народа, ответственного секретаря одной из харьковских газет.
Отца обвинили в том, что, сговорившись с метранпажем, нарочно выделял в тексте жирными шрифтами буквы, которые складывались в аббревиатуру ОУН. Тем самым фактически подтвердил свою принадлежность к террористической организации, которой руководили контрреволюционеры и так называемые украинские буржуазные националисты, скрываясь под масками работников культуры и искусства.
Однажды ночью отца забрали, потом написали в той же газете, где он работал, о разоблачении еще одного замаскированного террориста. Мама ждала ареста со дня на день. Андрей уже видел, как в школе ученики по команде учителей начинали травить детей арестованных родителей. Сам мальчик не принимал в травле участия. Но и убежать, чтобы не смотреть на это, тоже не мог. Его ожидало то же самое. Отсрочили процедуру публичного позора летние каникулы: все случилось в разгар горячего июля. Он мог остаться с бабушкой, но мама была откровенна с сыном: ее даже если и арестуют, то выпустят, чтобы выслать из Харькова куда-то далеко. Возможно — в Сибирь, на поселение.
Сколько ее будут таскать, как долго будут решать судьбу — неизвестно. Потому для сына лучше сбежать в никуда, такие слова она нашла для Андрея. И подросток понял, хотя с матерью расставаться не хотелось. «Я буду писать, — выдала заплаканная женщина финальный аргумент. — В Киев, на главпочтамт, до востребования, на свою девичью фамилию, Соломаха. Не сразу, придется потерпеть и ждать долго. Потеряйся в Киеве, Андрюша. Как только мне станет известно о себе и отце, напишу, где и кого искать». Андрей это также принял. Вырос на старых приключенческих романах, так что попытался найти во всем этом что-то похожее на рисковую авантюру. Убеждая себя: ничего страшного, просто приключение, будто бы в книге о графе Монте-Кристо. Все закончится хорошо, надо лишь пройти через горнило испытаний.
Решил так — и сел в вагон. По маминой легенде, мальчишка пустился в бега, не выдержав позора, он у них слишком впечатлительный…
О судьбе отца узнал из газет. Об этом написали дважды. Сначала — когда напечатали список врагов, осужденных на сроки от пяти до десяти лет исправительных работ. Во второй раз — когда поступил в Киевский университет на юридический факультет. Им, первокурсникам, зачитывали подобные статьи с перечнем разоблаченных и наказанных врагов народа на каждой политинформации. Вот как зимой тысяча девятьсот тридцать седьмого года Андрей выяснил — приговор по делу, по которому осудили папу, пересмотрели. Применив к нему и ряду других злостных террористов-националистов высшую меру социальной защиты.
Мама так и не дала о себе знать. Единственное, что удалось раскопать: ее правда арестовали и бабушка умерла от сердечного приступа через два дня после этого. Разведал, рискнув сразу после поступления съездить в Харьков. Целый день чувствовал себя шпионом во вражеском тылу, вел себя крайне осторожно и, коротко переговорив с соседкой, которую заодно удивил внезапным появлением, раздобыл нужную информацию. Быстро убежал — очень не понравился соседкин взгляд. С тех пор в родной город попал уже в августе прошлого, сорок третьего года, когда из него окончательно выбивали немцев. Не удержался, прошелся по своей улице, даже попытался отыскать кого-то из знакомых. Живых никого не нашел.
Как ранили тут, под Сатановым, как после госпиталя мобилизовали в милицию — отдельная история.
Сейчас, сидя под прикрытием старых стен, Андрей Левченко в который раз прокручивал в голове собственную тайну, чтобы оценить уровень личной опасности. До этих пор он считал себя оборотнем — во всех смыслах этого слова. Настоящая, приглушенная за десять с лишком лет натура проявлялась не так часто. Но в капитане Сомове он разглядел охотника за такими оборотнями. Заядлый особист запросто повесил на врагов советской власти жертв нападений диких зверей. Потому начнет проверять всех и вся вокруг себя. Сегодня у Левченко вырвалось то «повстанцы», и острый взгляд Сомова, спровоцированный этим словом, зацепил.
