Лютня пела. Гордо и смело. Пальцы Катрин касались струн все быстрее и быстрее, стремительно наращивая темп, и голос музыки «садился», переходил в шепот, но не мелодичный, а обреченный, затем печальный. А после музыка могла лишь плакать, да так, что ком появлялся в горле, а дыхание учащалось.
Эйрисл никогда не слышал этого мотива, признавал, что мало понимает в музыке, но был уверен – подобное исполнение подходило к истории идеально. Тот, кто написал эту мелодию, был мастером.
Когда песня закончилась, наступила тишина, лишь костры сухо потрескивали да слабо плевались искрами в морозное небо. Катрин, прижимая струны ладонью, исподлобья поглядывая на мужчин, и на ее бледном морщинистом лице появилось довольное выражение. Она одобрительно кивнула Меху, который моргал, словно не веря, что песня смогла произвести настолько оглушительный эффект.
– Хорошо, парень. Очень хорошо, – сказала она солдату, протягивая лютню. – Если будешь о ней заботиться, то она станет благодарить тебя в ответ.
Говерт откашлялся в кулак, лейтенанту показалось, что веки у старого сержанта порозовели. Так случается со всеми. Можно выйти из десятка схваток, даже не дрогнув, и пережить множество эмоций из-за одной песни. Впрочем, что тут удивительного? Хорошая история трогает, особенно если правильно ее передать.
Честно и искренне.
– Не могла бы ты сыграть что-нибудь еще? – попросил сержант, и солдаты – теперь, кажется, уже никто из них не спал – одобрительно забормотали, словно бы и ждали, когда старший из десятников осмелится сказать то, что не решались они.
– Еще? – Катрин хмуро посмотрела на пальцы правой руки с узловатыми суставами и длинными ногтями. – Я не играла несколько десятилетий, и руки почти забыли.
– Как же ты играла, когда они помнили? – усмехнулся Говерт.
– О. – Ее бескровные губы тронула легкая улыбка. – Даже эйвы выходили из Туманного леса, чтобы услышать мою музыку.
Ее шутку оценили, раздались негромкие смешки, на многих лицах появились улыбки. Эйрисл тоже улыбался, видя, что его люди на какое-то время забыли и о тяжелом патруле, и о гибели товарищей. Хорошо. Мех протянул лютню Катрин, и та не стала отказываться:
– Ты знаешь песню о верности гигантов, парень?
– «Каменные горы и горячая река»? Да.
– Ну, тогда развлечем твоих друзей немного…
Во сне пришел синий огонь. Сперва яркий, а затем быстро бледнеющий, становящийся бесцветным, а после и вовсе белым. Он пожирал людей, его друзей, знакомых, солдат, офицеров и просто прохожих. Бушевал на улицах Балка, вгрызаясь в стены, выламывая дома, и тек, как река, поджигая любого, кто осмеливался взглянуть на него.
Эйрисл шел по колено в пламени, и оно не трогало его. Не причиняло боль, лишь холодило кожу, пропитываясь сквозь одежду, точно вода, и вызывало слабое, неуверенное чувство голода.
Он поискал какую-то еду и пошел на запах. Свернул в переулок, миновал закрытый колодец, из которого кто-то стучал кулаком, нечленораздельно вопя, и оказался на заднем дворе, среди дымящейся грязи, навоза и опаленных свиных туш. Но аппетитно пахли не они, а что-то, над чем склонилась женщина.
Она стояла перед этим на коленях, и Эйрисл внезапно понял, что здесь жива не только незнакомка.
Она, и лежащие в грязи обгоревшие свиньи, и это… нечто. Обугленное.
В желудок словно кинжалом ударили, стальной шарик стукнулся о внутреннюю стенку черепа. Туда. Сюда. Зрение помутилось, начало двоиться, троиться. В мозгу взорвалось множество картинок, словно он смотрел на мир несколькими парами чужих глаз. Свиньи захрипели, закачались на боках, дергая короткими упитанными ногами, а затем обугленное оперлось черными ветками о землю и подняло голову, скалясь черным черепом.
Женщина обернулась, и он узнал ту, с белыми глазами, что спасла его из бездны в прошлом кошмаре.
– Невероятно, – сказала она ему. – Ты хоть понимаешь, что это означает?
Он не понимал. А еще не хотел с ней говорить. Не желал оставаться в Балке, охваченном необычным пожаром. И поэтому проснулся.
Судя по звездам, была еще только середина зимней ночи. Люди спали, укрывшись с головой, костры горели, как и прежде. Эйрисл поднялся, выбираясь из спального мешка, выстланного шкурами, чувствуя, как сон тяготит, а голод отступил, но не исчез.
По счастью, обычный голод, а не тот странный. Он вытащил из сумки рядом со спальным местом ломоть подмерзшего хлеба, отгрыз и, начав жевать, отправился проверять часовых. Проходя мимо спального места Катрин, увидел, что то пустует.
– Ходила только что здесь, господин лейтенант, – ответил солдат из десятки Смолистого, когда ему задали вопрос.
Эйрисл пошел через двор, жуя и чувствуя, как мерзлый хлеб репейником ложится в желудок. Катрин стояла в свете единственного фонаря и задумчиво поглаживала морду Тиона, который с любопытством обнюхивал ее. Прекрасно зная нрав своего коня, лейтенант предупредил:
– Осторожно. Он только кажется добрым.
– О, – ответила она, не обернувшись. – Прекрасно вижу это в его глазах. Но у меня было яблоко, и теперь мы лучшие друзья.
– Яблоко? – удивился Эйрисл.
Старуха достала из своей котомки еще одно, протянула лейтенанту. Маленькое, сморщенное, пережившее осень.
Наверное, оно было последним и ценным для нее, поэтому он отказался.
– Может быть, апельсин?
Теперь на морщинистой ладони лежал солнечный мяч.
– Ты полна сюрпризов, Катрин.
Он взял апельсин и под ее внимательным взглядом начал чистить плод. В какой-то момент старуха разочарованно вздохнула, и лейтенант не понял почему. Но, кажется, не из-за того, что он принял ее дар.
Половину он отдал ей, затем отломил дольку и сунул в рот. Апельсин был с кислинкой, но вкусный. Тион потянулся к нему, но, обнюхав, не заинтересовался.
– Я слышала о лейтенанте Третьего полка, который не умеет читать.
– Слышала?
– Солдаты говорили. Там, на границе. Ругались, что сукин сын не в состоянии прочесть приказы и отдувается за него сержант. Полагаю, вы не тот лейтенант, раз любите апельсины.
Он не улавливал связи между умением читать и апельсином, но расспрашивать не хотел. Было неинтересно, а женщина, возможно, давно не спала, а потому заговаривалась.
– Не тот. – Он посмотрел внимательно. – Тебе нужен другой лейтенант?
– Полагаю, я нашла то, что искала. Просто немного ошиблась в своих ожиданиях и скверно расслышала слова птицы. – Она снова говорила странно и, словно понимая это, извиняюще улыбнулась, погладила коня и спросила: – Как его имя?
– Тион.
Катрин рассмеялась, и смех ее прошелестел, точно ветер в безводном ущелье, сдувающий с каменных карнизов мелкую невесомую пыль времен.
