Харпер фыркнула.
– Из чувства долга.
Джастин помотал головой.
– Ты никогда не делаешь того, чего не хочешь. – Он отставил стаканчик на пенек и подался вперед. Харпер совершенно не знала, что думать о выражении его лица: торжественном и серьезном. Это совсем не тот пьяный Джастин, каким она представляла его себе по рассказам другим. – Помнишь, как раньше мы обсуждали, какой станет наша жизнь после ритуалов?
Ее горло обожгло. Алкоголь курсировал по жилам, прохладный осенний воздух приятно холодил лицо.
– Ты обещал погадать мне по картам.
– И ты требовала, чтобы я не лгал тебе, – хрипло ответил Джастин. – Я должен был рассказать тебе твое будущее, даже если оно ужасно.
– А ты говорил… – Девушка запнулась, вспоминая все остальное. Внезапно боль в ее груди стала невыносимой, превратилась в глубокую немую тоску, которая пронзала ее до самого сердца.
– Что это неважно, – его голос дрожал. – Потому что с нами никогда не произойдет ничего плохого.
Харпер понимала, что это не смешно, но из нее все равно вырвался немного горький и грустный смешок.
– Даже в то время ты должен был понимать, что это невозможно, Джастин.
– Я пытался проявлять оптимизм.
– Убеждая себя в красивой лжи?
– Я все понимаю, ладно?! Я был наивным и глупым, и теперь все полетело к гребаным чертям. – Он встретился с ней взглядом, и Харпер осознала, что больше не может притворяться, будто они ведут нормальную беседу. Не тогда, когда ей приходилось тщательно подбирать каждое слово. Не тогда, когда их колени соприкасались и лампочки на деревьях придавали всему мягкое, рассеянное сияние.
– Ну, с гребаным Днем рождения тебя.
Она уже знала, что будет часто вспоминать этот момент, вопреки своей гордости. Вкушать каждое мучительное слово из их разговора, пока они не отпечатаются в ее памяти.
Харпер подняла руку к его щеке. Ее пальцы спутались в шелковистых светлых прядках за ушами, и глаза Джастина расширились.
– Ты, наверное, можешь превратить меня в камень, – прошептал он. – Если сильно захочешь.
– Могу, – Харпер опустила ладонь к его шее, затем к груди и почувствовала быстрое и в то же время хрупкое биение сердца. – Но не стану.
Джастин, такой красивый и робкий, наклонился к ней ближе. Его глаза казались пустыми и неестественными в темноте, и внезапно Харпер вспомнила обо всем – о Звере, Серости, заразе. Она отпрянула, борясь с тошнотой, и вернула руку на колено.
– Прости, – пробормотал Джастин с ужасом на лице. – Я не хотел перегибать палку.
– Дело не в этом, – Харпер передернулась. – Я… просто… Ты знал, что я была в Серости?
Джастин мрачно кивнул.
– Конечно.
– Ну, я увидела там не только гниль, – произнесла она с тяжестью на сердце. – Но и Зверя. И с тех пор он, э-э… не дает мне покоя.
Джастин с долгую минуту смотрел на нее, единственным звуком был шелест листьев и треск костра.
– Как он выглядел?
До чего детский вопрос – они задавали его друг другу десятки раз, когда были юными и Серость считалась кошмаром, в который можно попасть только во сне, а не в реальном мире. Когда монстр казался чем-то любопытным. Потому что чувство собственной важности, мысль, что они единственные, кто может защитить город, дурманила голову. Даже сейчас она крылась на задворках сознания Харпер, но порождала уже не тот вопрос, что в детстве. «Что мы будем делать, если нет никакого монстра, с которым нужно бороться?»
Харпер представляла, что у чудища из Серости тысяча глаз, тонкие паучьи лапы и огромные острые зубы, с которых капала слюна. Но теперь, глядя в лицо Джастину, она гадала, почему вообще когда-либо думала, что Зверь может выглядеть как-то иначе.
– Ты не хочешь этого знать, – прошептала девушка.
Джастин нахмурился.
– Я справлюсь.
Слова застряли у нее в горле.
– Ну, – наконец выдавила она. – Полагаю, Вайолет не случайно увидела Роузи. Зверь показывает человека, который ранил нас больше всего.
Харпер увидела тот момент, когда он понял, – боль пронзила мигающий свет от огня и оставила глубокую рану; ей даже не потребовался меч. И тогда она поняла, что не должна была говорить правду. От этого Джастин начал смотреть на нее как на какую-то сломленную вещицу, которую нужно починить, и ее это рассердило.
– О… – тихо произнес он. – Ясно. Мне… нужно идти.
Джастин встал и поплелся к деревьям. Харпер натянула куртку на плечи и села ближе к огню, чтобы согреться. Она думала, что если не будет пить, то разговор пройдет легче, но дело было не в алкоголе. Проблема крылась в ней и Джастине.
Ей хотелось пробежаться пальцами по его мягким светлым волосам… а затем сжать их в кулаке и опустить его на колени. Ей хотелось прильнуть губами к его шее – к тому же месту, к которому она бы прижала меч. Ей хотелось, чтобы он смотрел на нее как во время их ссоры на фестивале – с восторгом, страхом и желанием, которое соответствовало ее собственному. Ни один из них не знал, что делать с этими чувствами, и все же ни один из них не давал им утихнуть.
Харпер не плакала с тех пор, как ушла из дома, но внезапно все это стало слишком: ее отец, болезнь, брат с сестрой. Она уткнулась лбом в колени, чувствуя боль в культе, и позволила слезам свободно политься из глаз.
13
Айзек не помнил, когда он последний раз так напивался. Вернувшись домой из архива, он достал из-под раковины пыльную бутылку виски, которую они с Джастином попросили купить для них какого-то студента. Он планировал выпить всего один шот, просто чтобы избавиться от дрожи в руках и воспоминаний о лезвии кинжала. Но один шот превратился в три, и вскоре он сидел в обнимку с бутылкой, включив музыку на телефоне в жалкой попытке заглушить свои мысли.
Нож у горла. Двойственный взгляд Габриэля. Кровь, стекавшая по шее, пока он плелся по лесу и не находил в себе сил, чтобы позвать на помощь.
Виски сменилось красным стаканчиком, квартира – лесом, и наконец Айзек достиг своего рода алкогольного забвения. Он по-прежнему парил вне своего тела, но в этом было что-то умиротворяющее; словно он смотрел, как сам играет в «Монстра в Серости» и пьет слишком много «Шотов Джастина», с экрана телевизора. Он был ураганом собственного сотворения.
Айзек зашел в дом Готорнов с Мэй и Вайолет, но потерял их на обратном пути. Поляна находилась где-то неподалеку, вот только найти ее не удавалось. К сожалению, ночью все деревья выглядели одинаково, и мир кружился, то размываясь, то обретая четкость. Айзек знал, что не может потеряться. В конце концов, он прожил в этой дыре всю свою жизнь. Даже когда он пьян в стельку, этот лес знаком ему не хуже собственной спальни.
