Айзек никогда не пил ничего слаще. Когда он осушил всю бутылку, Вайолет поднесла телефон к уху.
– Да, – устало произнесла она. – Он цел. Можешь идти домой… я сама разберусь.
– Джастин? – просипел Айзек.
Она кивнула.
– У него выдалась плохая ночь.
– Черт… Простите.
– Думаешь, это единственное, за что тебе нужно извиниться? – недвусмысленным тоном поинтересовалась Вайолет.
И тогда Айзек ощутил что-то новое – ярость. Джастин ни за что бы не стал так разговаривать с ним.
– Я понимаю. Ты злишься на меня, я все испортил, ничего нового.
– Вот что ты говоришь себе? – тихо спросила она. – Что ты просто в очередной раз облажаешься и все испортишь?
– Тут и говорить нечего. Это правда.
– Ты лучше этого, – ее челюсти напряглись. – Самобичевание тебе не к лицу.
– Ты недостаточно хорошо меня знаешь, чтобы судить об этом.
Слова задели Вайолет сильнее, чем он хотел. Она отпрянула, и ее лицо сморщилось от обиды.
– Я искала тебя, придурка, целых два часа, и сомневалась, что найду тебя живым. Может, я и не так хорошо тебя знаю, но мне знакомо то чувство, когда кажется, что твои силы берут над тобой верх, и мне страшно за тебя, Айзек.
Последние слова были произнесены в спешке и стыдливым шепотом. Вайолет потупила взгляд и вздохнула.
Два часа. Два часа она ходила по лесу, который издевался над ней месяцами, который прожевал ее и выплюнул. Ради него. От этой мысли Айзека затошнило чуть ли не сильнее, чем от алкоголя. Он не заслуживал такой преданности.
– Прости. Мне тоже за себя страшно. – Это самое искреннее утверждение, которое он произнес с тех пор, как признался Джастину в своих чувствах, и правда опалила ему горло. – Просто… мой брат, моя семья… все это слишком. И то, что я сказал, мол, ты плохо меня знаешь… Единственная причина этому то, что я ничего не рассказываю. Но ты заслуживаешь правды. Уже давно заслуживаешь.
Айзек долгое время хотел ей открыться. Еще с ночи равноденствия, когда Вайолет кинулась в опасность, чтобы спасти Харпер, как он кинулся бы спасать Джастина. Но даже тогда он знал, что правда все изменит. То, что Джастин увидел в ночь ритуала Айзека, навсегда изменило их отношения.
Он хотел рассказать Вайолет о произошедшем, но так, чтобы это не обременило их. Она заслуживала лучшего. Айзек понятия не имел, как это сделать, но больше не мог хранить от нее секреты.
Поэтому там, посреди выжженного кратера, который он сотворил своей разрушительной силой, Айзек Салливан поведал Вайолет Сондерс правду о своем ритуале.
– Беда Салливанов в том, – медленно начал он, – что нас с детства учат: наша судьба либо приносить боль, либо избавлять от нее. Я ни за что не хотел приносить ее.
– А кто бы захотел?
Он мрачно улыбнулся.
– Ты была бы удивлена. Это полезное свойство, когда ты хочешь, чтобы люди воспринимали тебя всерьез. А мы этого хотели.
В младшей школе была группа хулиганов постарше него, которая придумала себе игру: они крали его любимую книгу и заставляли Айзека гоняться за ними по площадке.
– Они считали это забавным, – объяснил он, – потому что я Салливан, а мы известные любители подраться, но не я. – Вместо этого Айзек был просто младшим братом – тощим и тихим. Он почти не говорил на уроках, постоянно читал и всегда слушал. – В общем, прежде чем отдать книгу, они оставляли мне пару синяков. В конце концов Исайя догадался, что происходит. Габриэль на пять лет старше меня, а Исайя был на семь, так что он уже прошел свой ритуал. Он пришел в ярость и попросил меня показать ему хулиганов. Однажды после школы он прижал их главаря и пригрозил ему, заставив меня наблюдать.
Айзек замолчал, вспоминая страх на лице мальчика, когда Исайя прижал его коленом к земле и взял рукой за шею. Он еще никогда не видел такого искреннего, беспомощного ужаса, и даже сейчас ему было тошно об этом думать.
– Он не бил его, просто запугивал, пока тот, э-э… не описался. Я молил Исайю остановиться, но он не слушал.
Позже, когда они вернулись домой, Исайя схватил Айзека за плечи и посмотрел на него широкими, одичавшими глазами.
– Он сказал: «Боль – это сила», – продолжил юноша. – «Ты должен показать миру, что можешь причинить ему больше боли, чем он тебе. Это единственный способ выжить».
– Кошмарная философия, – заметила Вайолет.
– Да… Но это довольно трудно понять, когда тебе восемь и семья – это весь твой мир.
– Справедливо. И что было дальше?
Айзек боялся смотреть на нее, поэтому безнадежно уставился на собственные разрушения, тускло освещенные фонариком Вайолет. Обугленные пеньки и груды пепла; запах горелого, запах руин.
– Я вырос. И все изменилось.
Айзек мало что знал о ритуале своей семьи. Они хранили его в тайне так долго, как только могли. Но он видел шрамы: выпуклые линии под рубашкой матери, идущие по плечам. Порезы на руках Габриэля, которые он с большим трудом прикрывал татуировками. Они извивались вдоль голеней и ключиц его дядей и тетей – на разных местах, но шрамы есть шрамы.
– Когда мы проходим ритуал, то отдаем Зверю частичку себя. Ты делаешь это своим разумом. Готорны и Карлайлы делают это посредством озера и дерева. Но мы, Салливаны, отдаем ему свою кровь.
Вайолет передернулась.
– Знаю, – кивнул Айзек. – В общем… я знал, что мой ритуал будет болезненным, но мне казалось, что оно того стоит. Я хотел исцелять людей, как Габриэль – он ходил на патрули и возвращался с громкими рассказами о том, как спас людей, вышедших из Серости. Сейчас я, конечно, понимаю, что все это был бред. Люди не выходят из Серости живыми.
На свой четырнадцатый День рождения, день ритуала, Айзек проснулся рано. Съел свой любимый завтрак, хотя большая его часть осталась размазанной по тарелке, поскольку он был слишком взволнованным. И лишь немного удивился более добродушному, чем обычно, отношению своих родных.
– Теперь я понимаю, что мама пыталась им помешать. За пару недель до этого мы поехали кататься на машине и затормозили на остановке, где нас ждали мои дядья. Все сделали вид, что все нормально, «о, какое совпадение», но нет. Они знали, что она попытается сбежать со мной, и были готовы. Поэтому в день моего рождения маму заперли в комнате и приставили к ней охрану.
– Что насчет твоего отца?
Айзек пожал плечами.
– Никогда его не знал. Как и все остальные. Среди Салливанов много одиноких родителей – мы растем вместе. Теперь я осознаю, что присутствие родителя извне значительно осложнило бы ритуалы. В общем, в тот вечер ужин показался мне немного странным на вкус. И только когда я начал терять сознание, я понял, что мне что-то подсыпали.
