– Позволь мне рассказать, что я помню. О том дне. О случившемся.
У Айзека начали дрожать руки, и он сделал глубокий вдох. Он не был готов услышать правду, но знал, что уходить уже поздно.
– Ладно.
– Нам до последнего не рассказывали, – начал Габриэль, – что кто-то должен умереть. Я прошел свой ритуал; Калеб, Исайя и дядя Саймон приковали меня к алтарю и пустили на него мою кровь. Это было больно. Когда все закончилось, мне сказали, что я хорошо справился и продолжу наследие Салливанов. Я предполагал, что у всех одинаковый ритуал, и не задавал много вопросов, что было им на руку. Меня предупредили, чтобы я ничего тебе не рассказывал, так что, когда ты спрашивал о нем, я просто качал головой. Я гордился этим ощущением принадлежности. Мне всегда хотелось быть как Калеб или Исайя – было бы круто все разрушать, – и поначалу я разочаровался, что мне достался дар целителя. Но вскоре я стал чувствовать себя важным. Все хотели, чтобы я патрулировал с ними, потому что мой дар был полезен на случай травм или если Салливан потеряет контроль. Годами все шло хорошо… пока маме не сказали, что выбор пал на тебя. Не знаю, кто принял это решение. Мы больше… Мы были больше других семей, и, если ты помнишь, всем заведовали дядья.
– Я помню, – ответил Айзек. – Я им никогда не нравился.
Они считали его слабым и странным и постоянно подначивали играть с братьями и Джастином, надеясь, что они окажут на него хорошее влияние. Айзек никогда не хотел стать таким, как они: мужчинами, которые слишком много пили и слишком мало думали. Какое-то время мама ставила их на место, но это утомляло, и, в конце концов, она сдалась.
– Они были придурками, – как бы невзначай сказал Габриэль. – В общем, не знаю, помнишь ли ты, но мама пыталась сбежать с тобой перед тем, как все случилось.
– Помню, – тихо ответил Айзек.
– Я не понимал, что происходит, но знаю, что было после того, как вас поймали. Маму заперли в комнате, словно пленницу, и постоянно за ней следили. В ночь ритуала Калеб выпустил ее, потому что это был единственный раз, когда дядья потеряли бдительность, и затем они попытались освободить тебя. Но Калеб не сказал нам с Исайей, что за ритуал тебя ждет, – наверное, считал нас уже потерянными случаями, – поэтому ни один из нас не осознавал, что тебя собирались убить, пока мне не вручили нож.
Голос Габриэля задрожал, и Айзек попытался воспротивиться, блокировать воспоминания, но они все равно никуда не девались. Они бурлили прямо под поверхностью – потеря, которая слишком велика, чтобы ее избегать; рана, которая слишком сильна, чтобы ее исцелить.
– Они сказали… Они сказали, что я должен не просто пролить твою кровь, а убить тебя. Это сделает нас сильнее. Я послал их ко всем чертям. А затем дядя Саймон выхватил у меня нож и в мгновение ока прижал его к твоему горлу. Повсюду была кровь; я думал, ты умрешь, мы все так думали… все начали кричать… а затем проснулась твоя сила. Тогда прибежали мама с Калебом, а дальше… – Габриэль выдержал паузу. – Все как в тумане. Может, оно и к лучшему.
Шрам Айзека пульсировал, по его горлу поднималась желчь.
– Это был не ты… – прошептал он. – Все эти годы… я думал, что ты гнался за мной, потому что хотел закончить начатое.
Его брат покачал головой.
– Нет. Я побежал за тобой, потому что хотел исцелить тебя.
Все элементы пазла сложились воедино: медальон Габриэля, лежавший рядом с ним, когда он очнулся. Айзек думал, что сорвал его с брата в ходе борьбы, но что-то в этом всегда его смущало. Айзек коснулся линии на своем горле и вспомнил слова Джастина. Что крови было слишком много. Что рана была слишком глубокой. Но он все равно выжил… и доселе ни разу не задавался вопросом, почему.
– Тогда почему ты уехал? Ты исцелил меня… и бросил в лесу.
– Я побежал за помощью, – ответил Габриэль. – Но Готорны нашли тебя раньше. А после этого все произошло слишком быстро. В следующие несколько дней все, кто пережил ту ночь, разделились – не хотели быть поблизости, когда ты выйдешь из больницы. Им было стыдно. Я же не мог смотреть на себя в зеркало и не думать о своей бестолковости – я должен быть целителем, но не смог спасти Калеба, Исайю или маму. Я предпочел оставить тебя на попечении Готорнов, чем ответить за все, что натворил.
– Но ты спас меня, – прошептал Айзек с колотящимся сердцем. Он столько лет бежал и прятался, а вот же она: правда. Габриэль никогда не хотел причинить ему вреда. – Ты спас меня, а я даже не знал.
– Потому что я сбежал. К черту все… я рад, что ты уничтожил дом! Мы были не семьей, а культом. Последние несколько лет я много думал об этом и пытался понять, почему наш ритуал требует жертв, а у других – нет? Почему мы делали это годами? Почему остальные жители города позволяли нам убивать детей на протяжении сотни лет? Какого хрена?! В смысле… как наши дядья вообще могли жить с этим? Как мама могла завести детей, зная, что с нами произойдет?
– Я не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму, – ответил Айзек. – Иногда мне снятся кошмары о том, что они вернулись. Вот что я подумал, когда увидел тебя. Что все это плохой сон.
– Неважно, если они вернутся, – решительно заявил Габриэль. – Все закончится здесь, на нас. Больше никаких жертв. Никаких кровавых обрядов ради силы. Мне плевать, что они могут нам дать, – это того не стоит.
– Согласен, – сказал Айзек, и его слово унес внезапный порыв ветра. Его запястье отяжелело от медальона Габриэля. Юноша поддел пальцами и снял треснутый камень, который засиял в свете солнца. – Наверное, мне стоит его вернуть.
– Не думаю, что заслуживаю его.
– Ты основатель. – Айзек протянул камень, словно бросая вызов. – И заслужил его.
– Ладно. Если ты настаиваешь.
Но Айзек видел, как это важно для него, пока Габриэль осторожно надевал медальон на запястье.
Все это время он ошибался. Он попытался взглянуть своему страху в лицо и обнаружил, что никакого монстра нет – просто человек, который напуган не меньше его. Единственный человек, который может понять всю необъятность предательства, с которым он столкнулся в ту ночь.
Если бы Айзек был храбрее, если бы Габриэль был готов, они бы давным-давно помирились. Он тосковал по упущенному времени, когда они страдали в одиночестве, не имея сил, чтобы исцелиться и забыть о прошлом. Но, вопреки всему, они справились.
Еще не поздно. Не для него и не для Габриэля.
– Насчет мамы, – сказал Айзек, представляя, как Майя лежит в больнице. – Ты действительно думаешь, что она никогда не проснется?
На лице Габриэля ясно читалось сожаление.
– Сомневаюсь, Айзек…
Тот отодвинулся и впервые позволил себе задуматься о возможности, что все это время он уже скорбел по ней и – как и все остальное, что касалось его семьи – не мог отпустить.
Вдруг он заметил уголком глаза какое-то движение.
