– Что конкретно это значит?
– Они погибли, что, ясное дело, произошло не намеренно. И тогда появились Зверь и Серость. Повторюсь – это правда, что их смерть создала Серость, просто назначение у нее не такое, как тебе представлялось. Это щит, который не дает заразе распространиться, а Зверь – неприятный побочный эффект.
– Неприятный побочный эффект, – сухо повторила Вайолет. – Как попытка создать щит могла привести к созданию монстра?
– Ну-у, – Джунипер вздохнула. – Во время ритуала что-то пошло не так, и основатели… объединились с источником силы. Мы тянем магию из Зверя, потому что он – совокупность основателей, а их силы – те, которые изначально заразили Четверку Дорог – в безопасности в Серости.
Вайолет осознала, что ее мать знала правду еще с подростковых лет, и в какой-то степени ее это не удивило. Все довольно логично. Теперь ясно, почему она сбежала. Ясно, почему боялась и настаивала, что идеально подходит для защиты Четверки Дорог. Джунипер единственная, кто знал, что происходит на самом деле.
– Значит, монстр – это случайность, – Вайолет чуть не стошнило. – И все, за что жители этого города так любят основателей, – просто красивая сказка для прикрытия их ошибки.
– Пожалуй, так обстояла ситуация в былые времена, но тайна умерла вместе с детьми основателей. Нынешние их потомки искренне считают себя героями.
– Не могу поверить, что ты врала насчет всего этого, – прошептала Вайолет. – Как и все мэры.
Она вспомнила, как Зверь прошипел ей на ухо: «Ты действительно думаешь, что меня заточили сюда из альтруизма?»
Теперь она знала, кто такие основатели в действительности: люди, которые снова и снова рассказывали себе сказку, пока не поверили в нее. Они трусы и лжецы с кровью на руках. Вот ее истинное наследие – безобразное и кровоточащее в груди, как рваная рана.
– Благодаря этой лжи нас уважают, – сказала Джунипер. – Она позволяет нам уберечь всех остальных…
– Какой ценой? – Вайолет покачала головой. – Теперь я понимаю. Основатели никогда не пытались уничтожить Зверя, потому что люди, которые были за главных, знали, что он источник нашей силы. Они не хотели лишиться способностей и были готовы заплатить за свой эгоизм чужими жизнями.
– Или же дело в том, Вайолет, что мы не знаем, как от него избавиться, и это лучшее, на что мы способны? Даже если я знаю, что что-то сломано, это не значит, что я знаю, как это починить.
– С чего мне верить тебе? С чего мне вообще верить хоть одному твоему слову?
Вайолет не заметила, как упала на колени. Мир по-прежнему расплывался, и она по-прежнему пылала от ярости. Грубый каменный символ въедался в ее кожу сквозь джинсы, но она не находила в себе сил, чтобы встать.
– Послушай, Вайолет, я понимаю, что это тяжело принять…
Та фыркнула.
– Все это время ты могла помочь нам, но вместо этого молчала.
– Это не так. Я не знаю, почему Серость вдруг дала сбой, почему гниль поедает ее изнутри и вредит нам. Что-то изменилось, но я понятия не имею, что.
– И все равно нам было бы полезно знать правду. – Вайолет лишь единожды приходила в такую ярость: на похоронах Роузи. Это раскаленная злость, которая поддерживала ее и в то же время приковывала к земле. – Я расскажу всем в этом городе о твоем вранье. И навсегда положу конец этому гребаному кошмару.
Джунипер побледнела, и Вайолет ощутила мерзкий прилив удовольствия, потому что, наконец, ранила мать так же глубоко, как и она ее.
Но затем поняла, что Джунипер смотрит не на нее, а ей за спину.
Она обернулась с колотящимся сердцем.
Повсюду вокруг них из символа основателей поднимались корни. А с ними пришел безошибочный смрад смерти.
20
Мэй недовольно смотрела на фасад дома Готорнов. Над остроконечной крышей поднимались завитки дыма, но не из дымохода. А от боярышника.
Раскрывшиеся почки было уже не закрыть. Харпер, Вайолет и Айзек сделали все, что могли, но этого было недостаточно, чтобы остановить загрязнение воздуха. Мэй часто заморгала – ее глаза слезились от тонкой завесы тумана, который повис вокруг ее дома. Такая же проблема возникла на территориях других основателей.
Мэй ненавидела его. Он напоминал о ее неудачах. Она пыталась изменить будущее, и карты обернулись против нее. Она ошиблась насчет своих способностей, и в результате гниль распространилась дальше, что привело к эвакуации города.
А значит, у нее остался лишь один вариант: объединить свои ресурсы.
Эзра рассматривал ее провальную попытку изменить будущее как неудачу, а не катастрофическую ошибку. Он сказал, что у него есть другой план, но он потребует дополнительной помощи. Время жалкой вражды между семьями прошло. Раз Джунипер Сондерс могла жить в их доме, то ничего страшного, если Мэй пригласит отца. Она беспокоилась о его восприимчивости к заразе, но он обещал принять все необходимые меры предосторожности. Ей оставалось лишь надеяться, что этого будет достаточно.
Машина подъехала к дому, и Мэй проводила Эзру к крыльцу, наблюдая за тем, как он изучает поднимающийся дым.
– Мне так жаль, – тихо сказал он. – Должно быть, эвакуация далась тебе тяжело.
– Да, было несладко, но будет еще хуже. Мама взбесится, когда увидит тебя.
– Ты не предупредила ее о моем приезде?
– Она бы запретила тебя приглашать и посадила бы меня под домашний арест до тех пор, пока гниль не сожрет Четверку Дорог живьем.
– Значит, она ничуть не изменилась.
– Не-а. – Мэй открыла входную дверь, сделала глубокий вдох и показала жестом, чтобы отец следовал за ней.
Она знала, что появление Эзры Бишопа станет неприятной неожиданностью для ее семьи. И все равно не ожидала такой бурной реакции, когда он встал за ней на пороге в гостиную.
Августа немедленно вскочила на ноги, ее лицо выражало изумление и гнев. Брут с Кассием поднялись вместе с ней и настороженно осклабились, в то время как Джастин прирос к дивану.
Он уставился на Эзру так, словно увидел самого Зверя. Они будто смотрели в зеркало. Эзра хорошо сохранился – он едва выглядел на тридцать, не говоря уж о своих пятидесяти, а Джастин заметно повзрослел за время его отсутствия. У них был одинаковый цвет волос, одинаковые глаза, одинаковая широкая, добрая улыбка. Но Мэй уже знала, что ни один из них не покажет сейчас свою фирменную ямочку; что их воссоединение пройдет совсем не так, как ее.
– Какого хрена он тут делает? – спросила Августа, и ее слова отскочили от стен, как пули. Мэй редко слышала ругань из уст своей матери. Тот факт, что она произнесла бранное слово так небрежно, заставил Мэй осознать, насколько тяжелый сюрприз она им подкинула.
Но наступили отчаянные времена. У нее не было выбора.
