Вайолет посмотрела на страницу. Текст был написан неразборчивым почерком.
«Зверь предупредил нас, что не выживет в Четверке Дорог в материальной форме без носителя. Если он покинет Серость на долгий период времени, то начнет чахнуть и умрет… Мы не можем позволить этому случиться. Нельзя запирать врата до того, как завершится перемещение его души».
У Вайолет пересохло во рту. Именно это они и искали: слабое место.
– Значит, если мы выманим Зверя, – медленно начала она, – так же, как Церковь, но отрежем ему путь в Серость…
– Он умрет, – закончил Айзек.
– Но как нам закрыть проход?
Он поднял руки в воздух.
– Моя сила распространяется на Серость, помнишь? Я могу уничтожить любой портал.
Вайолет сморщилась, вспоминая, чего стоило Айзеку противостоять Серости, но кивнула.
– Ладно. Но это не отвечает на вопрос, как нам его выманить. Нам понадобится кто-то, кто связан с ним. Кто-то… о…
Внезапно она будто вернулась в ночь ритуала и вновь смотрела на безжизненное тело своей матери в круге из костей. Смотрела на Роузи в своей спальне, в Серости, в башне.
Она не могла снова через это пройти. Не добровольно. Не тогда, когда ей потребовались все силы, просто чтобы сбежать оттуда живой.
– Вот уж нет! – Вайолет захлопнула блокнот. – Я отказываюсь быть приманкой для монстра.
– Ты сама согласилась, что мы не можем играть по правилам, – грубовато возразил Айзек. – И однажды тебе уже удалось выкинуть его из своей головы. Я знаю, что ты сможешь сделать это еще раз.
– Тогда все было по-другому, – прошептала Вайолет, думая о том, как Зверь заставил ее смотреть на медленно разлагавшуюся сестру, как с ее лица слезала кожа. – Да, в тот раз я его победила. Но если он вернется, то уже не даст мне так легко уйти. И мы даже не знаем, сработает ли это. Рискнуть всем ради теории… это безрассудно.
– Возможно, – согласился Айзек. – Но если ты действительно желаешь его смерти, то, скорее всего, это наша лучшая возможность.
– Мне нужно все обдумать. – Вайолет спрятала блокнот в сумку. – Просто дай мне немного времени, ладно?
Лицо Айзека смягчилось. Вайолет оценила, что он не попытался забрать у нее блокнот.
– Хорошо. Но знай, в Четверке Дорог еще никто не добивался перемен, действуя вполсилы. Мы платим за каждую победу.
Взгляд Вайолет метнулся к основателям на стене: таким серьезным, прекрасным и мертвым.
– Знаю, – сказала она, а затем развернулась и вышла за дверь.
3
Большинство жителей Четверки Дорог не заходили в чащу леса, особенно ночью. Но именно эта часть города нравилась Мэй больше всего. Откинув назад голову, она подвигала плечами, чтобы избавиться от напряжения, и прислушалась к чириканью птиц среди деревьев. Над ней висел желтый полумесяц – растущая луна, окруженная морем рассеянных звезд.
– Кажется, я подвернул лодыжку, – проворчал голос рядом с ней. – Теперь я точно не смогу участвовать в марафоне на следующей неделе.
Напряжение тут же вернулось. Она перевела взгляд с неба на темный силуэт справа – Джастина Готорна, старшего брата, золотого мальчика Четверки Дорог, терзаемого чувством вины, и бесспорного любимчика их матери.
– Ничего, переживешь, – сухо ответила Мэй. – Хватит ныть. И так повезло, что тебя снова взяли в патруль.
– Ага, на испытательный срок.
Мэй с горечью подумала, что это больше, чем Джастин заслуживал, учитывая, в какое дерьмо вляпалась их семья из-за него. Он предал их мать, а она все равно дала ему то, чего он хотел.
Джастин казался невосприимчивым к любым неприятностям – сколько ни сбивай его с ног, он всегда поднимался. Тем временем Мэй порой чувствовала, что разобьется на крошечные осколки, если ей придется разбираться с еще одной катастрофой.
– Давай просто сосредоточимся на завершении маршрута, – сказала она. Брат портил атмосферу ночного леса и напоминал о том, кем она не могла быть. – Нужно оставаться начеку. Мы не знаем, как или когда вернется отец.
Упоминание отца было дешевым трюком, но он сработал – Джастин тоже напрягся.
– Ты точно уверена, что видела его возвращение? – не в первый раз уточнил он.
В семье Готорн не говорили об Эзре Бишопе. Никто не устанавливал это правило намеренно, но Мэй все равно ему следовала – это негласная правда в море другой негласной правды, и Мэй наловчилась уклоняться от всего, что могло нарушить и без того хлипкий баланс между ней, мамой и Джастином.
Но сейчас этого было не избежать. И в глубине души она чувствовала признательность.
Августа ненавидела отца Мэй, а значит, само собой, его ненавидел и Джастин. Но Мэй скучала по нему. Он был единственным человеком, который всегда предпочитал ее Джастину. Который всегда внушал ей веру в то, что она особенная. Да, он не был идеальным, но то же можно сказать и об Августе.
– Уверена. Мама делает вид, что этого не произойдет, но карты не лгут.
Однако они изменились – ради нее. Но Джастин этого не знал. Никто не знал. И хоть Августа отреагировала на новость о возвращении в город своего бывшего примерно так же, как на возвращение своей бывшей – то есть твердо отказывалась это обсуждать, – Мэй знала, что выбранное ею будущее свершится.
Она доверяла картам. Доверяла себе.
– Знаю, – тихо сказал Джастин. – Но он уехал так давно… Я думал, что, возможно, на этот раз он исчезнет из нашей жизни навсегда.
Мэй помнила последний день отца в этом городе. Все началось с ссоры, как обычно, но в тот раз, когда Августа приказала ему выметаться, он прислушался.
«Я скоро вернусь», – сказал отец Мэй, целуя ее в светлую макушку. Она вцепилась в его талию, уткнулась головой в мягкую кожаную куртку и взвыла, как банши, когда Августа оттащила ее. Это был последний раз, когда она плакала на людях.
«Забери меня с собой», – молила она отца, и за это Августа ее никогда не простит.
Прошло уже семь лет – более чем достаточно времени, – но Мэй по-прежнему лелеяла надежду на его возвращение.
Птицы перестали издавать свои трели, в лесу раздавался только треск кустов под их ногами.
– Он обещал вернуться, – сказала Мэй Джастину.
Тот пожал своими широкими плечами, подсвечиваемыми сзади луной. Даже в темноте Мэй смогла разобрать его хмурую физиономию.
– Ага, вот только он нарушил все остальные свои обещания. С чего бы нам полагать, что он говорил правду в тот раз?
Слова вылетели прежде, чем она успела их проглотить:
– Тебе ли рассуждать о вранье.
Джастин насупился.
– Кто бы говорил, Мэй. Не думай, что я забыл, как ты выдала нас маме.
