Если б она была шотландкой из клана Мак-Нэирнов, она стала бы одной из них, и они проявляли бы и участие и позаботились о ней.
Тогда она не испытывала бы чувство одиночества, и огромный мир не был бы для нее чуждым пространством, в котором ей не к кому обратиться.
Она вспомнила, как Рори сказал, повторяя слова отца, что вождь является отцом клана, и именно отцом для своих людей был герцог.
Когда-нибудь Рори займет его место, и он будет принадлежать этим людям, как они будут принадлежать ему.
«Шотландцы так счастливы, очень счастливы», — завидовала им Пепита.
Но, как голос судьбы, в ее памяти снова всплыло, что они «ничего не забывают».
Девушка чувствовала неимоверную усталость, но никак не могла уснуть после ухода миссис Сазэрленд.
Она знала лишь одно: она должна уехать, и все, что дорого ей, все, что она любит, нужно оставить.
Мысль о разлуке с Торквилом разрывала ей сердце.
А сколько еще боли принесет ей разлука с Рори и Жани!
Они были ее единственными оставшимися родственниками, и она настолько ощущала их частью себя, что расставание с ними было подобно утрате рук.
От трепетного пламени в камине возникали странные тени; они словно безумные метались по большой комнате, и ей казалось, будто они полны призраков, явившихся из прошлого, чтобы поведать ей о мужчинах и женщинах, некогда спавших здесь и страдавших, как страдает она.
Но они по крайней мере принадлежали к клану владельцев замка и знали: где бы они ни оказались, хоть на краю земли, там всегда будет кто-нибудь из их рода, чтобы принять их и протянуть руку помощи.
«Есть ли кто на свете более одинокий, чем я?»— с жалостью к себе вопрошала Пепита.
И горькие слезы вновь подступили к глазам, от чего комната вместе с пляшущими тенями поплыла перед ней, вызывая головокружение.
И тут она услышала, как открывается дверь.
Сначала она подумала, что это Жани идет к ней из соседней комнаты.
Но затем поняла — открывается дверь в коридоре, и поразилась, увидев вошедшего.
Торквил закрыл за собой дверь и подошел к ее кровати.
— Почему… ты… здесь… что… случилось? Она говорила тихим голосом, боясь, что произошло нечто страшное.
— Я должен был увидеть тебя, моя любовь, — признался он.
— Я чувствовал, что нужен тебе, и подумал — может быть, зря — что ты несчастна сейчас.
Пепита замерла от изумления.
Конечно, он обладает интуицией, так же как она; интуиция подсказывает ему то, чего не чувствуют другие.
Он стоял, глядя на нее, озаренную светом камина, затем сел на край кровати и взял ее руку.
— Ты так прекрасна! — молвил он нежно. — Я пытался представить, какой длины твои волосы. Теперь я вижу их.
Она покраснела и, опустив глаза, тихо произнесла:
— Тебе… нельзя быть… здесь.
— Мы всегда должны быть вместе, — не слушая ее, продолжал он. — Я не мог заснуть. Когда я почувствовал, что ты зовешь меня, мое сердце откликнулось на твой зов.
Пепита умоляюще смотрела на него, и он заметил следы слез на ее щеках.
Очень осторожно, словно боясь испугать ее, он наклонился к ней, и его губы коснулись ее губ.
Он поцеловал ее нежно, прикоснувшись к ней словно к огромной драгоценности.
Поцелуй этот был не таким, — как прежние; он так растрогал ее, что слезы сами собой наполнили глаза и потекли по щекам.
Торквил целовал ее, пока сердце не начало биться, как в минуты прошлых встреч, и, когда его поцелуи стали более жадными и властными, она почувствовала, как возвращается к жизни ее тело, вознося его к звездам.
Она уже не была слабой и беспомощной. Она сияла от сотворенного Торквилом чуда.
— Я люблю тебя! — промолвил он глубоким голосом. — Это так поразительно, моя любимая! Я никогда не испытывал ничего подобного, но совершенно точно знаю, что мы принадлежим друг другу и никто из нас не сможет существовать без другого.
— Я… я… люблю тебя! — пролепетала Пепита. — Но, ты знаешь, нам это… не суждено.
— Нам суждено, — уверял ее Торквил, — любить друг друга. Наша любовь совершенна, она стала частью нашего существования, поэтому мы не можем жить без нее.
И словно желая предотвратить ненужный спор, он вновь целовал ее, целовал до тех пор, пока она не ощутила огонь, пылавший в ней и рвущийся к пламени, которое она чувствовала на его губах.
Затем он стал осыпать поцелуями ее нежную шею, вызывая в ней странное, неукротимое возбуждение, которого она не знала раньше.
Она протестующе прошептала что-то и попыталась оттолкнуть его от себя.
А между тем ее дыхание стало прерывистым, веки отяжелели, и она жаждала его поцелуев, как не желала ничего в своей жизни.
— Я не хочу испугать тебя, мое сокровище, произнес Торквил чуть хрипловатым голосом. — Я должен столькому научить тебя, что не могу больше ждать, когда мы будем вместе наедине и я смогу осуществить свою мечту.
Пепита хотела ответить, что это никогда не случится, потому что она должна оставить его.
Но в эту минуту она не могла вспугнуть их счастье, лишиться чуда его поцелуев, любви, которую видела в его глазах.
— Ты так прекрасна! — воскликнул Торквил. — Но я люблю тебя не только за это. Я обожаю твой смех, твою маленькую мудрую головку, твою доброту, ибо ты всегда думаешь не о себе, а о других. И знаю, нет на свете женщины, более бескорыстной, более женственной, нежели ты.
Он поцеловал ее вновь и затем приложил ее руку к своим губам.
— Все, чего мне хочется, — это остаться здесь на всю ночь, целовать и любить тебя, но, мое сокровище, ты непременно должна выспаться. Ты прошла через ужасные испытания сегодня, поэтому обещай мне, что завтра будешь отдыхать.
— Отдыхать? — Пепита с трудом верила, что не ослышалась.
— Дом наполнится скорбящими по герцогине, — объяснил Торквил, — шторы будут опущены, везде будет слишком мрачно и неприятно. Я не хочу, чтобы ты участвовала в этом.
Он положил ладонь на ее руку и добавил:
— Оставайся здесь с детьми, а я приду днем, чтобы повести их на прогулку. Конечно, охота и всяческие развлечения будут отменены до похорон.
— Д-да… я понимаю, — тихо молвила Пепита.
— Когда все это закончится, мы с тобой вернемся к нашим планам, — сказал Торквил.
— Теперь же я хочу, чтобы ты запомнила: я люблю тебя и очень скоро смогу доказать тебе, как сильно я тебя люблю!
Словно подстегнутый этой мыслью, он вновь наклонился к ней и поцеловал так, что в обоих зажглось неудержимое пламя, и Пепита желала только одного — быть ближе и ближе к нему.
