— С этим сложно спорить. Марина прекрасна, но растиражирована до пошлости. А здесь ни грамма пошлости, как ни грамма тиражирования…
Мне не понравилось, что меня обсуждают как вещь. Зато очень успокоило, что они спокойно меня обсуждают как вещь — признак отсутствия скрытых мотивов. К моему удивлению, меня не увели в какую-нибудь студию с бархатными драпировками, а Гордей, как к нему обращался Артем, начал перетаскивать осветительные приборы прямо в пустующий ресторан — в этом, оказывается, была основная концепция: чтобы интерьер попадал в кадр и создавал ощущение присутствия модели прямо здесь или возврата в прошлое к ней. Все эти мероприятия окончательно убедили меня в том, что я не зря согласилась на сессию — ничего непотребного в ней не подразумевалось. Через несколько минут появилась и помощница Гордея, она с тем же сосредоточенным видом осмотрела меня, затем побежала за нарядами. Она же и прической занялась, про макияж никто не заикался — по задумке «гения» лицо не должно попадать в кадр, или черты будут затемнены, что меня полностью устраивало.
Помощница Аллочка увела меня в смежную комнату и там вырядила в несуразное короткое платье на корсете, попыталась присобачить шляпку, но потом нервно откинула ее. Зато волосы залакированными локонами преобразили меня до неузнаваемости. Она удовлетворенно хмыкнула и так же молча и беспардонно вытолкнула обратно в ресторан.
Зажатая и нервничающая, я принимала на стуле те позы, которые криками требовал Гордей. Он сделал по меньшей мере сотню снимков, но становился все более недовольным:
— Не то, не то! Икры хороши, но мы не можем хватать только икры, Саныч! — Он ни разу не назвал меня по имени, а оперировал лишь частями моего тела.
Артем не уходил из зала, наблюдая за действом почти безучастно, а голос подавал только тогда, когда к нему обращались:
— Хватай что можешь, Гордей.
— А я ничего не могу! — истерично вопил фотограф. — Я как будто мертвую невесту Буратино фотографирую! Подайте мне Марину!
— Марина в Париже, — спокойно отреагировал Артем и обратился ко мне: — Лиля, кажется, нам тонко намекают, что ты слишком зажата.
— Зажата?! — вместо меня визжал фотограф. — Ее силой сюда приволокли, вытащив из-под Буратино? Деревянная девочка, очнись! Где твои изгибы, где чувственность? Ты там вообще хоть дышишь?
Он откинул камеру на стол и подлетел ко мне, нервно стягивая с плеча ткань. Оголил плечо, за него же схватил и дернул, как если бы собирался меня разбудить. Но потом замер и провел пальцами по шее, отошел на пару шагов и взглянул иначе.
— А давайте мы ее разденем…
— А давайте не будем! — я наконец-то проснулась, как он и просил.
— Не совсем разденем… — Гордей меня и не слышал. — Обнажим эти переходы. Аллочка, ряди модель в шифон! И как я раньше не подумал?
Меня, как куклу, утащили в комнату, там Аллочка обмотала меня полупрозрачной тканью, оставив из моей одежды только трусики. Но в зеркале я тщательно себя рассмотрела — ничего не видно, просто сама ткань иначе облегает тело: никакой откровенности, а смотрится по-другому. И Гордей, увидев меня, завопил:
— Именно! Садись спиной, а голову вполоборота, — приказал и снова начал щелкать своим аппаратом. Но через пару минут опять пришел в неистовство: — Алё! Расслабься! Куда ты плечи задираешь? Мы тут чувственность снимаем, а не каторжные работы! Нет, я так не могу… Подайте мне Марину!
Артем со вздохом прошел мимо него и присел передо мной на корточки. Посмотрел снизу в глаза.
— Я предупреждала, что не модель! — поспешила оправдаться.
— Вижу.
Он не убеждал, не подкидывал мне доводов, а пододвинул стул вплотную и сел рядом. Зачем-то повел рукой по ткани, скользя от локтя к плечу. И прошептал едва слышно:
— Закрой глаза, Лиля. Тебе нужно отвлечься от происходящего.
Я прикрыла, все еще не теряя надежды, что справлюсь. Чуть наклонила голову к нему, чтобы слышать успокаивающий голос. Я сидела спиной к внезапно притихшему Гордею, а Артем, наоборот, лицом, но повернулся профилем, тоже подавшись в мою сторону.
— Чудный кадр! Охереть, какое порно! — похвалил что-то свое фотограф, но я не поняла, ведь мы даже друг друга не касались. — Еще чуть ближе, но головы не поднимайте. Саныч, расстегни-ка верхние пуговицы, расправь рукава. Аллочка, а у нас есть мужской ретро-пиджак?
Я их не слушала, просто старалась расслабиться, чувствуя пальцы, мягко перебирающие ткань и иногда соскальзывающие на голую кожу руки. Вероятно, концепция изменилась по ходу дела — теперь вместо модели фотографу захотелось влюбленную парочку, которую он разглядел в нашем невольном сближении. Не поцелуй, но его грань — «за секунду до». Ничего не понимаю в искусстве, но по мне, в этой позе больше секса, чем в сексе.
— Саныч, еще ниже к плечу. Твой профиль оставлю в кадре!
— Ну вот, теперь я еще и Марина, — услышала почти в самое ухо.
Усмехнулась бы, если бы была не так сосредоточена на том, чтобы не напрягать шею и плечи. А то снова наорут, что каждое мое сухожилие видно.
Я почти расслабилась, но снова напряглась, когда всеведущие руки истеричного фотографа стянули ткань ниже, обнажая спину. Взвилась, но Артем перехватил меня — положил горячую ладонь на шею и наклонился к плечу, не касаясь кожи губами. Я замерла, волнуясь теперь иначе. У него одеколон, наверное, дорогой, несложно было предположить, но утопать стало еще проще, чем на расстоянии. Похоже, Артем за нас обоих изображал ту самую чувственную эротику, которую требовали от меня. И раз звуки вокруг принимали другой характер, фотограф поймал и этот кадр. Он с каждым следующим щелчком камеры вдохновлялся:
— А модель-то ничего! Как звать-то?
Ему не ответили, а он и не ждал:
— Саныч, отойди теперь, отойди к едрене фене! А то и не заметим, как окончательно на порно перейдем — у нас на втором этаже то же самое. И подайте мне грудь! Движение ткани, скольжение вниз и стоп-кадр на соске, чтобы дух захватило от предвкушения следующего момента, которого не будет. Я заставлю всех кончать, даже не увидев соска! Это прекрасно!
Я подскочила — и от его слов, и от того, что Артем отстранился, а я словно потеряла точку опоры. Вылупилась на директора, ведь мне было обещано, что никакой обнаженки! Он опередил мое возмущение:
— Я отвернусь, Лиля. Твой сосок увидят только Аллочка и Гордей, а он с половой принадлежностью так и не определился.
— Нет!
— Оплата только по факту сделанной работы. А гению нужен твой сосок, ничего не могу поделать. — Он лукаво улыбнулся.
— Я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы взывать к моей меркантильности, Артем!
— А к чему взывать? — Он вдруг начал расстегивать оставшиеся пуговицы на рубашке. — Стесняешься? Тогда я разденусь. Так будет легче? Или всех тут разденем?
Он стянул рубашку, обнажив грудь и плечи, я несколько секунд не могла собраться, невольно приклеив взгляд к его коже. Но когда он начал расстегивать штаны, завопила:
