Не раз я тайком доставал плащ-бабочку и невидимкой выходил на палубу. На корабле мало возможностей побыть одному, а так я мог спокойно сидеть в уголке, не путаясь под ногами, и никто не обращал на меня внимания. После стольких лет, когда я шпионил для Чейда, я не чувствовал себя виноватым, случайно услышав чужие разговоры, но нарочно подслушивать не пытался. Не мое дело, что Ант близко сдружилась со штурманом из Делипая, и я вовсе не собирался прислушиваться, когда Брэшен и Альтия печально беседовали на корме.
Однажды вечером мое укромное местечко оказалось занято: двое матросов устроились там покурить. Тогда я, неслышно ступая, отправился на бак. Остановившись там, где, как я надеялся, можно было не опасаться изваяния, я встревожился, увидев, что на палубе лежит, вытянувшись во весь рост, Кеннитссон. Я осторожно приблизился еще на пару шагов и понял, что глаза его закрыты, но грудь мерно вздымается и опускается, словно в глубоком сне.
Совершенный заговорил, понизив голос, как отец у постели спящего ребенка:
– Я знаю, что ты там.
– Я так и думал, что ты знаешь, – столь же тихо ответил я.
– Подойди ближе. Я хочу поговорить с тобой.
– Спасибо, но я лучше буду говорить отсюда.
– Как хочешь.
Я молча кивнул, опустился на корточки, привалившись спиной к фальшборту, запрокинул голову и стал смотреть на звезды.
– Что? – настойчиво спросил корабль. Изваяние, скрестив руки, полуобернулось ко мне.
Его лицо было так похоже на мое собственное за вычетом прожитых лет, что я говорил будто с самим собой.
– Когда-то, давным-давно, я пытался уйти от всего. От семьи, от своего долга. Какое-то время мне казалось, что это принесло мне счастье. Но только казалось.
– Ты имеешь в виду то, что я хочу стать собой. Снова стать двумя драконами, которые томятся в плену этой деревянной оболочки вот уже шесть ваших поколений.
– Да.
– Думаешь, это не принесет мне счастья?
– Не знаю. Мне просто кажется, ты еще можешь передумать. У тебя есть семья. Тебя любят. Ты…
– В неволе.
– Я знаю, каково это. Но…
– Я не собираюсь оставаться кораблем. Побереги силы, человек. – Он помолчал немного и добавил: – Пусть мы и похожи, но я – не ты. Моя жизнь сложилась совершенно иначе. И я не просил пробуждать меня, чтобы сделать слугой.
Мне хотелось сказать, что тоже вовсе не мечтал стать тем, кем меня сделала моя семья. Но потом подумалось: а правда ли это? Грудь Кеннитссона медленно поднималась и опускалась. Очень медленно.
Я попытался опуститься рядом с ним на колено, но корабль сказал:
– С ним все хорошо. Не буди его.
Маленький амулет с лицом его отца покоился у принца между ключицами. Тонкая серебряная цепочка врезалась в кожу. Мне было бы очень неприятно, если бы что-то вот так вот обвилось вокруг моей шеи.
– Ему амулет не доставляет неудобств.
– Амулет говорит с ним?
– Тебе-то что за дело? Это тебя не касается.
– Может, и касается.
«Ты идешь по тонкому льду, Фитц…» Может быть, лучше все-таки было бы обсудить это с Альтией, а не с кораблем…
Я набрал воздуха и осторожно начал:
– У тебя на борту есть девушка по имени Спарк. Она под моей защитой.
Корабль презрительно фыркнул:
– Я знаю ее. Она мне приятна. И она не то чтобы нуждается в твоей защите.
– Она очень способная, но я не хочу, чтобы ее вынудили защищать себя. И если уж на то пошло, не думаю, что Кеннитссону это сойдет с рук.
– На что ты намекаешь? – возмутился корабль, и я почувствовал, как он внезапно навалился на мои стены. Я запоздало укрепил свою защиту. Верхняя губа изваяния приподнялась в почти что волчьем оскале. – Ты смеешь так дурно думать о нем?
– Никогда не слышал, чтобы кто-то утверждал, что его отец не насиловал Альтию. А в амулете на шее Кеннитссона заключены мысли его отца. Разве у меня нет причин волноваться?
– Нет! Он – не его отец. Воспоминания отца не перешли к нему. – Корабль помолчал и зловеще добавил: – Они перешли ко мне. Я впитал их, чтобы они не достались никому другому.
И вдруг меня швырнули на палубу с такой силой, что я ободрал колени и ладони о необструганные доски. Попытался встать, но кто-то обрушился на меня, прижав всем весом, взяв горло в «замок» железной рукой.
Его борода оцарапала мне щеку, когда он прорычал:
– Экий нежный мальчонка! Брыкайся сколько хочешь, я тебя все равно объезжу. Люблю бодреньких жеребчиков.
Меня схватили за волосы и вдавили лицом в палубу. Я пытался разжать его хватку на горле, но мои пальцы беспомощно соскальзывали с толстой вышитой ткани его рубашки.
Я хотел закричать, но не хватало дыхания. Уперся ладонями в палубу и попробовал сбросить его с себя. Кто-то другой рассмеялся, когда насильник навалился на меня и сдавил горло, окончательно перекрыв воздух. Перед глазами у меня потемнело, и я с ужасом понял, что он собирается сделать со мной.
Я рывком пришел в себя, снова став Фитцем. Уронил руки, которыми вцепился в несуществующую лапищу у своего горла. Я тяжело дышал от боли и страха, доставшихся мне от того мальчика. С трудом поднялся на ноги. Во мне бушевали злость, смертельная обида и черный ужас, который был сильнее меня. «Это не повторится!» – поклялся я и окончательно стал собой. Это не моя боль. Не моя бессильная ярость, не мой стыд.
– Кеннитссон ничего этого не знает, – мягко продолжал корабль, словно и не обрушивал на меня бурю воспоминаний. – Не уходи, человек-олень. Постой там, и я покажу тебе еще картинок из детства Кеннита. У меня их много. Я помню, как он полз, истерзанный, истекающий кровью, туда, где Игрот не мог до него добраться. Ночи, когда он метался в жару, дни, когда его глаза были такими заплывшими от побоев, что едва открывались. Позволь мне разделить с тобой мои теплые семейные воспоминания.
От его слов мне стало дурно, но я только разозлился еще больше:
– Если он… если с ним самим такое творили, почему он сам поступил с Альтией так же? Как мог он превратиться в такое же чудовище?
– Интересно: ты ведь человек, как и он, однако, как и я, не можешь понять этого. Возможно, это был его единственный способ избавиться от прошлого. Чтобы перестать быть жертвой, он должен был стать… зверем? Ты даже представить не можешь, как он сражался с чудовищами, осаждавшими его сны. Как изо всех сил пытался стать не таким, как Игрот. Игрот иногда строил из себя утонченного аристократа. Понятия не имею, откуда взялась эта личина.
Кеннит никогда не понимал, зачем Игрот заставлял его делать то или другое. Наряжал его в кружевную рубашку и велел прислуживать за столом, а потом избивал и срывал с него наряд. Это Кеннит изрубил мое лицо. Ты знал? Я тогда держал его на руках. Игрот хохотал, глядя, как Кеннит рубит топором мои глаза. Таков был уговор: Кеннит ослепит меня и Игрот не будет его больше насиловать. Но Игрот никогда не держал слова. А вот мы держали. Ох, как же мы хранили верность клятвам, которые дали друг другу темными кровавыми ночами!
