– А где Спарк?
– На вахте. А ты что, опять брал бабочковый плащ?
– Как ты узнал?
– Я слышал тихий хлопок за дверью. Как будто кто-то встряхнул ткань. Я подумал, что это мог быть плащ, и ты только что подтвердил мою догадку. Куда ты ходил на разведку?
– Я не ходил на разведку. Просто это единственный способ побыть одному. Оставаться невидимым, даже когда рядом кто-то есть. Но я говорил с Совершенным.
– Опасный способ убить время. Отойди, пожалуйста.
Я попятился и прижался спиной к двери. Шут резко подтянул колени к груди и попытался из этого положения вскочить на ноги. Но не смог и рухнул боком на койку так тяжело, что наверняка остались синяки. Он не издал ни единого звука, медленно встал и сел на край койки.
– Пока не получается. Но получится.
– Уверен, что получится.
Если вообще возможно чего-то добиться одной только силой воли, Шут освоит свои старые трюки.
Я пошарил под койкой и вытащил свой старый мешок. Проверив, не перевернулся ли огневой кирпич Элдерлингов, положил рядом с ним плащ-бабочку. Сунул руку глубже, под сложенную одежду и тетрадки Би. Проверил, на месте ли флаконы с Серебром, пощупав их сквозь ткань, в которую они были завернуты. Гремучие горшки Чейда лежали на самом дне.
Сложив вещи обратно так, чтобы никакой беды не случилось, я небрежно спросил:
– Ничего больше не снилось, Шут?
Он хмыкнул, не желая отвечать. Потом проговорил:
– Надо было догадаться, что мои сны не тайна для Совершенного. Что он тебе сказал?
– О твоих снах ничего. Зато очень… живо показал мне, как Кеннит стал тем, кем он стал. – Я засунул мешок под койку, следя, чтобы ничего в нем не перевернуть, и сел рядом с Шутом. – Какие все-таки люди чудовища. Я бы лучше был волком.
К моему удивлению, он вдруг прислонился ко мне плечом.
– Я тоже. – Шут умолк, потом заговорил снова: – Прости меня. Я разозлился на тебя. Это было нечестно. Но и с твоей стороны было нечестно не верить моим снам. Ты с тех пор говорил с Би?
– Нет. Я пробовал несколько раз, но не смог отыскать ее. Мне приходится быть очень осторожным – где-то там есть Чейд, ревущий, как шторм. Дважды он налетал на меня и требовал, чтобы я к нему присоединился. В первый раз я ощущал присутствие Неттл и ее круга, они пытались удержать его, вернуть его в тело и запереть там. В другой раз я совсем не почувствовал их. Но если Чейд преследует меня, нельзя, чтобы Би попалась ему под руку. Он может начисто сжечь ее способности к Силе. Она явно чувствовала себя неуверенно, и я оттолкнул ее. Я знаю, что она растерялась и ничего не поняла.
Я умолк. Больше Шуту знать не надо. Моя боль и вина принадлежат только мне.
– Ты мне ничего этого не рассказывал.
– Ты тогда злился. – Я помолчал. – Ладно, твоя очередь. Что ты видел во сне?
Он ничего не сказал.
Я постарался, чтобы мой голос звучал по-прежнему небрежно:
– Наверное, ты видел, как мы оба умрем. Опять.
Шут глубоко вдохнул и ощупью отыскал рукой в перчатке мое запястье.
– Я стараюсь не спать, Фитц. Я сижу тут, на койке, в темноте, днем и ночью, и стараюсь не спать. Потому что не хочу видеть сны. Но я их вижу. И мне так хочется рассказать кому-то эти сны, записать их, что аж дурно становится. Но записать я их не могу, я слишком плохо вижу, да и чернил у меня все равно нет. И я не хочу их никому рассказывать.
– Тебе плохо оттого, что ты держишь сны в себе?
– Это как одержимость. Истинно пророческие сны должны быть рассказаны, на худой конец – записаны. – Он глухо рассмеялся. – Слуги на это и рассчитывают. Они собирают урожай снов, которые видят эти несчастные полу-Белые, как крестьяне собирают гроздья винограда с лоз. Все отправляется в библиотеку, где хранятся сны и предсказания. И все обрабатывается, зерна отделяются от плевел. Все хранится. Со ссылками и перекрестными ссылками. Все в их распоряжении, чтобы они в любой момент могли заглянуть и понять, что они могут предсказать и какую выгоду из этого извлечь. – Он еще тяжелее привалился к моему плечу, как ребенок, ищущий утешения после ночного кошмара, и я обнял его одной рукой. Он покачал головой. – Фитц… Они знают, что мы идем. Би у них в руках, и они знают, что мы идем. Это не кончится добром ни для кого из нас.
– Так расскажи мне. Чтобы мне не пришлось идти вслепую.
Он коротко хохотнул:
– Нет, Фитц. Это я иду туда вслепую. Ты умираешь. Ты тонешь. В темноте, в холодной морской воде, в собственной крови. Вот. Теперь ты знаешь. Понятия не имею, что хорошего нам это принесет, но теперь ты знаешь.
Меня пробрал мороз по спине. Пусть мои губы и пытались сказать, что я не верю ему, но мое сердце верило.
– А можно я просто замерзну до смерти? – спросил я с напускным легкомыслием. – Я слышал, это хорошая смерть: засыпаешь – и все.
– Прости, – сказал он, и я понял, что он тоже изо всех сил старается, чтобы голос не выдал его чувств. – Я не могу выбирать. Мне лишь говорят, что так будет.
– А что будет с тобой?
– Это-то и есть самое страшное. Думаю, я переживу тебя.
На миг меня охватило облегчение. Потом это прошло: Шут ведь не уверен, что выживет!
– А Би? – Мой голос дрогнул. – Знаю, ты видел во сне, что она жива. Мы спасем ее? Она вернется домой?
Он заговорил неуверенно:
– Мне кажется, она как ты. Она – перекресток многих возможных будущих. Мне снилась она в короне, где чередовались зубцы из пламени и тьмы. Но иногда я вижу ее как сломанные оковы. Символ освобождения. И разбитый сосуд.
– Что значит разбитый сосуд?
– Нечто безнадежно сломанное. Что нельзя починить, – тихо сказал он.
Мое дитя. Дочь Молли. Безнадежно сломана, сломлена… В глубине души я понимал, что, пережив такое, она не может не сломаться. Как сломался когда-то Шут, как сломался я сам. При этой мысли в груди мучительно защемило.
Голос мой дал петуха, когда я сказал:
– Ну что ж, кого из нас не ломали? Тебя ломали. И меня тоже.
– Мы оба прошли через это и стали сильнее.
– Мы прошли через это, – поправил я.
Я так и не смог понять, что именно сделали со мной пытки Регала. Часть меня умерла в той темнице – в прямом и переносном смысле. Теперь я жив. Потерял ли я больше, чем обрел, или наоборот? Что толку гадать?
– Что еще? – деловито спросил я.
Шут вдруг клюнул носом и тут же снова выпрямился. Тогда я задал другой вопрос:
– Сколько времени ты уже не спишь?
– Не знаю. Я задремываю и просыпаюсь, не имея представления, сколько я проспал. Слепота странная штука, Фитц. Нет ни ночи, ни дня. И темноты тоже нет, если хочешь знать.
