Я открыла глаза – прикрыла их лишь на мгновение, – и барельеф вновь предстал передо мной. И несмотря на все, через что я прошла по дороге, что мне пришлось вытерпеть, и всю мою ненависть к тем, кто привел меня сюда, меня вдруг охватило чувство возвращения к истоку. Наконец-то я здесь.
С каждым шагом мне становилось все яснее: я должна быть здесь. И именно сейчас. Никогда прежде я не знала чего-либо о себе с такой пронзительной ясностью. Дюжина виденных снов всколыхнулась в моей памяти, и я вдруг увидела, как они пересекаются с другими снами, являвшимися мне прежде. Смутный замысел стал кристально четким. Такой же прилив уверенности я ощутила в тот день, когда освободила свой язык. Только однажды до этой минуты мне довелось так ясно увидеть пути – в тот роковой зимний день, когда меня коснулся нищий и множество будущих протянулись от моих ног. О, какое великое благо я смогу сотворить теперь, когда очутилась здесь! Тут меня ждет моя судьба, и только мне под силу придать ей форму. У меня перехватило дыхание. Я смотрела на стену, и сердце мое пело, совсем как в балладах менестрелей. Я здесь, и мне предстоит осуществить величайшее дело моей жизни.
До меня дошло, что стою столбом, только когда мимо проковылял Виндлайер. Он глянул на меня с ненавистью, а мне было все равно. Губы сами собой пытались изогнуться в улыбке. Стены крепче!
– Би, не отставай! – крикнула Двалия через плечо.
– Уже иду! – отозвалась я, но, видно, что-то в голосе выдало меня, потому что Двалия обернулась и уставилась на меня.
Я потупилась, уставившись себе под ноги. Нельзя, чтобы кто-то узнал о том, что́ я теперь поняла. Надо хранить этот секрет глубоко внутри. Новообретенное знание было как драгоценный камень, заляпанный грязью, который и так блестел у меня на ладони, но я знала: чем больше я буду его гладить и крутить в руках, тем ярче он засияет.
И беречь его надо как драгоценность: враги непременно попытаются украсть или отобрать его у меня, если узнают про мою тайну.
Позади нас раздался какой-то шум, я обернулась. Отлив закончился, насыпь обнажилась, и ворота открыли. По насыпи с дальнего берега плотной толпой шли люди, по шесть-восемь человек в ряд. Некоторые уже перебрались на остров, но даже там они не разбрелись, а продолжали шагать по узкой дороге.
– Живее! – снова прикрикнула Двалия.
Теперь было ясно, почему она так спешила: если бы мы шли чуть медленнее, эта толпа обогнала бы нас – возможно, даже затоптала бы.
Впереди, там, где только что была сплошная стена, в белом камне появились щели, непроглядно-черные на белом фоне. Вскоре стало видно, что это очертания дверей, и они широко распахнулись. Оттуда маршем вышел отряд стражи в сверкающих серебристых доспехах и бледно-желтых плащах и выстроился по обе стороны от входа. Я думала, стражники остановят нас, но Двалия свирепо глянула на них, сделала рукой какой-то знак, и они без единого слова пропустили нас в крепость.
Только когда мы прошли под аркой ворот и оказались в крепостном дворе, нам преградили путь. Это был высокий, худой человек с мечом на поясе. Несмотря на богатые доспехи, выглядел он тощим и слабым. На болезненно-бледном лице выделялись розовые пятна там, где с него слезала кожа. Из-под шлема торчали седые пряди волос.
Человек прищурился, глядя на нас.
– Лингстра Двалия, – произнес он так, будто само имя ее было упреком. – Ты покинула эти стены с отрядом небелов верхом на лошадях. Где твои сопровождающие и их прекрасные кони? Почему ты вернулась одна?
– Дай пройти, Босфоди. Нельзя терять время. Я должна немедленно предстать перед Симфэ и Феллоуди.
Он уступил не сразу, сперва задумчиво оглядел ее изуродованное лицо, лохмотья Виндлайера и в последнюю очередь скользнул взглядом по мне. Суровое выражение на его лице сменилось гримасой неодобрения. Он отошел и величественно махнул нам рукой, чтобы мы проходили.
– Ступай, если хочешь, Двалия. Однако, если бы я отправился в сомнительную миссию, а вернулся потрепанным, растеряв все, что мне доверили, я бы не торопился признаться Четырем, что не справился с их поручением.
– Я справилась, – отрезала она.
Мы двинулись дальше, и, проходя мимо него, я услышала, как он пробормотал:
– Это ж надо было, чтобы единственным, кто вернулся живым, оказался Виндлайер, – и сплюнул.
Просторный двор был вымощен белыми и черными плитами, такими чистыми, словно их только что тщательно подмели. Вдоль внешних стен крепости стояли лотки с едой и напитками и тележки с комодами, где, как я теперь знала, хранились предсказания в ореховой скорлупе. Вымпелы и гирлянды почти неподвижно висели в жарком воздухе. В тени под пологами были расставлены столы и стулья для желающих закусить. Казалось, мы попали на праздник, намного более многолюдный и роскошный, чем Зимний праздник в Дубах-у-воды. На миг детское любопытство заставило меня забыть о том, кто я теперь, и мне захотелось побродить между прилавками, покупая сладости и яркие безделушки.
– Пошевеливайся, дура! – прикрикнула Двалия.
Эти радости не для нас с Виндлайером. Я пошла прочь, оставив позади ребенка, которым когда-то была.
Двалия торопливо вела нас к внутренней крепости, более изящной, чем наружные укрепления. Стены ее, похоже, были целиком сложены из гигантских белых костей с филигранно прорезанными в них окнами и дверями. Над этой цитаделью высились четыре башни с верхушками-луковицами, которые я приметила еще с корабля. Казалось невозможным, чтобы такие тонкие и высокие башни выдерживали тяжесть своих наверший.
– Топай уже! – зарычала Двалия и впервые за много дней отвесила мне затрещину.
Старая ранка в углу рта снова начала кровоточить. Я прижала ее пальцем и поспешила за Двалией.
Она провела нас на крыльцо с портиком, к распахнутым настежь двустворчатым дверям. Мы наконец ушли с палящего солнца, и перемена оказалась слишком резкой для меня. Мои туфли так и не высохли, и за мной на безукоризненно чистом полу оставалась дорожка грубого песка с насыпи. Потом мои глаза привыкли к умеренному свету, и я поняла, в каком величественном месте оказалась.
Дверные проемы были отделаны позолотой, а может быть, даже золотом. Кругом висели великолепные картины в пышных рамах, и все изображенное на них во много раз превосходило размером оригинал. С потолка свисали портьеры с кистями. Я никогда прежде не видела белой древесины, но здесь ею были отделаны все стены. Высокие потолки были расписаны загадочными пейзажами. Я чувствовала себя очень маленькой и совершенно неуместной среди всей этой роскоши. Но Двалию она ничуть не смущала.
Женщина, заступившая нам дорогу, была одета в желтое – ярко-ярко-желтое, ярче одуванчиков. Длинные рукава отчасти скрывали кисти ее рук, длинные юбки подметали пол. Воротник доходил до самого подбородка; украшенный цветами головной убор закрывал волосы, оставляя на виду только бледный овал лица. Ее губы были выкрашены в пронзительно-красный цвет.
– Двалия, – проронила она и умолкла, нахмурившись.
