Но если представится возможность убить его и сбежать, не медли.
У меня слегка перехватило дыхание. Не лучше ли попробовать убедить их отправить меня домой, прежде чем начинать убивать или пытаться сбежать?
Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем они надумают дать тебе свободу? Возможно, будет быстрее, если ты сама себя освободишь.
Принесли воду и полотенце. Я воспользовалась и тем и другим. И продолжила говорить. Мне пришлось рассказать о магии Виндлайера, иначе в моей истории ничего бы не сходилось. При упоминании имени Виндлайера верхняя губа Нопета напряглась, обнажив маленькие зубки. Но он прилежно записывал каждое мое слово. В окна по-прежнему лился свет, но мне показалось, что он уже не такой яркий. Интересно, сколько времени прошло?
Когда Капра вернулась, с ней была Симфэ. А вскоре вошли Феллоуди и Колтри. Белый грим на лице Колтри выглядел почти естественно, – похоже, он только-только заново нанес его.
Симфэ нахмурилась и сказала:
– Ты приставила человека записывать за ней, не посоветовавшись с нами. А следовало бы сообщить нам и позволить послушать.
Капра медленно повернулась к ней. Она улыбалась:
– Как вы сообщили мне о том, что собираетесь отправить Двалию с поручением и подстроить побег Любимого? Насколько я помню, вы не включили меня в круг посвященных, когда задумали это.
– И я принесла свои извинения за эту ошибку. Многократно.
Симфэ роняла каждое слово так, словно ей хотелось плюнуть Капре в лицо.
– Ах да! Мне стоит отплатить такой же любезностью. Дорогая Симфэ, я приношу свои извинения за то, что эта девочка оказалась ценным источником сведений о преступлениях Двалии, а я не сказала тебе об этом. Что за преступления? Дай-ка подумать. Ну вот, например… Помнишь Аларию? Аларию, которую я самолично научила толковать сны? Насколько я помню, Феллоуди, она была твоей любимицей. Известно ли вам, что Двалия продала ее в рабство? В городе под названием Калсида, столице страны, которая тоже зовется Калсидой. Аларию продали, чтобы оплатить путешествие на корабле. Об этом мне рассказала малышка Би. Я немедленно озаботилась тем, чтобы проверить эти сведения, и Виндлайер в конце концов все подтвердил. Жду не дождусь, как буду получать подтверждения и других ее рассказов день за днем.
Она жестом велела писарю уходить, перевернула первую страницу из аккуратной стопки исписанных и быстро пробежала ее глазами. Потом посмотрела на меня:
– И где же был твой отец, Би, в тот день, когда Двалия явилась в ваш дом?
Не было времени подумать, прикинуть, что могла знать и рассказать ей Двалия.
– Он уехал в город.
– После того, как убил хозяина собаки? И ударил Любимого ножом в живот?
Туманный человек был в Дубах-у-воды в тот день. Стоял в переулке между лавками, куда никто не сворачивал. Туманный человек, который потом оказался Виндлайером. Я не смогла ничего ответить.
Они все смотрели на меня. Потом их взгляды обратились на писаря и ровную стопку бумаги на столе между нами. После этого мужчины вновь подняли глаза на Капру, и только Симфэ по-прежнему пристально смотрела на меня. Ее губы выглядели особенно ярко-красными в эту минуту, а может быть, так казалось, потому что лицо ее стало бледнее обычного. Спустя какое-то время она заметила, что я смотрю на нее в ответ. Она зловеще улыбнулась мне, и я опустила глаза, жалея, что не сделала этого сразу.
Симфэ нарушила молчание:
– И о чем еще ты рассказала нашему писцу, малышка Би?
Я покосилась на Капру, гадая, ответить или промолчать.
– Я к тебе обращаюсь! – крикнула Симфэ.
Я переводила взгляд с одной на другую, но так и не нашла ответа на свои сомнения. На лице Капры застыло торжество.
Я набрала воздуха:
– Я рассказала о той ночи, когда Двалия и герцог Эллик вломились в мой дом и разрушили мою жизнь. Я рассказала, как они убивали людей, как подожгли конюшни, а потом похитили меня.
– Ну да, – проронил Феллоуди таким тоном, будто не поверил ни единому моему слову.
Симфэ угрюмо потребовала:
– Писец, сегодня вечером эти записи должны быть у меня.
– Нет, – спокойно отрезала Капра. – Первой читать буду я. Это я привела ее сюда и позвала писца. У меня есть право прочитать первой.
Симфэ повернулась к писарю:
– Тогда сделай мне копию. Нет, три копии, чтобы мы все могли ознакомиться с этими записями сегодня же вечером.
Теперь уже писарь принялся переводить взгляд с одной женщины на другую. Его глаза полезли из орбит пуще прежнего. Дрожащей рукой он указал на стопку бумаги и промямлил:
– Но…
– Что за глупости! Вы все прекрасно понимаете, что он не в состоянии трижды переписать все это так быстро. Вы получите копии завтра. А сегодня записи побудут у меня, – решительно сказала Капра. И улыбнулась всем троим. – И этой ночью я также позабочусь и о нашей малышке.
– Нет! – в один голос воскликнули они.
Феллоуди качал головой. Колтри выглядел слегка встревоженным. Симфэ сказала:
– Она отправится обратно в камеру под Замо́к Четырех. Мы все сошлись на этом. Никто не должен говорить с ней без ведома остальных. Допрашивать ее уже было нарушением уговора.
– Дитя, писец задавал тебе какие-нибудь вопросы?
Да. Но говорить этого нельзя.
– Вы не велели ему задавать.
– Вот. Вы сами слышали. Никакого допроса не было. Я просто предоставила девочке возможность поведать свою историю. – Она повернулась ко мне, заботливо улыбаясь с ледяными глазами. – Милое дитя, боюсь, мне придется на ночь отвести тебя обратно в камеру, хоть я и обещала поселить тебя в чудесном домике. Прости меня. Сама видишь, они все против, нам придется смириться. – Она снова повернулась к остальным, и верхняя губа Симфэ сморщилась в кошачьем оскале.
Она что, думает, что мы теперь с Капрой заодно? Если бы я не провела столько месяцев с Двалией и не разучилась доверять кому-либо, Капра и впрямь могла бы склонить меня на свою сторону.
Я встала, взяла свою сломанную свечку и наклонилась, чтобы подобрать ненавистные сандалии.
– Что это у тебя? – резко спросил Колтри.
– Сандалии, – тихо ответила я. – Они натерли мне ноги, и я сняла их.
– Нет, то, другое.
– Свечка, которую сделала моя мама.
Сама того не желая, я прижала половинки к груди, пытаясь защитить их.
– Свеча, – словно намекая на что-то, сказала Капра. – Ребенок приходит со свечой.
Повисло молчание. Я гадала, что оно означает. Что заставило их умолкнуть – почтение? Или ужас?
Первым заговорил Феллоуди:
