Когда мы с Шутом остались одни, в каюте повисло странное молчание. Янтарь вбила клин между нами, и я хотел избавиться от него, прежде чем отправляться завтра навстречу опасности.
– Надежда невелика, но она есть. Хорошо бы еще не погубить остальных.
Шут кивнул. Его пальцы в перчатке ощупью двинулись вдоль койки и нашарили тетради Би. Он взял одну, положил на колени и раскрыл наугад. На странице была нарисована золотоволосая всадница в лесу. «Трое охотятся как один у кромки тропы. Королева, провидица и мальчик с конюшни смотрят на это и улыбаются».
– Мне это напоминает наше путешествие через горы. Ты, я и Кетриккен. Мы охотились вместе.
Он печально улыбнулся:
– Вот удивительно! Это был такой опасный и трудный путь, а я вспоминаю его с такой нежностью…
– Я тоже, – сказал я, и клин между нами исчез.
Мы листали тетради Би, я читал Шуту вслух, и мы говорили о былых временах. Нам снова сделалось легко и хорошо вместе, будто и не было размолвки. И за это время, проведенное в мире с ним, я наконец понял, что скрывала Янтарь. Мой друг до дрожи боялся возвращаться в Клеррес, он шел туда с таким же ужасом, с каким я бы спускался в темницы Регала. Его пытали там так же, как, по его словам, содержали город: аккуратно и под строгим надзором. Тщательно, по предварительно составленному плану. Не так, как меня.
– Я был слишком наивен, – уныло сказал он. – Надо было бежать, как только я заподозрил, что нас обманывают. А мы с Прилкопом вместо этого говорили и говорили. Спорили. Я настаивал, что нужно предупредить тебя, пока они тебя не нашли. И я убедил Прилкопа, что мы должны отправиться на поиски этого «самородка», нового пророка, чтобы защитить его, как не защитили меня. Он ли тот, кто в снах зовется Нежданным Сыном? Этого ни я, ни Прилкоп утверждать наверняка не могли. Но мы знали, что юному Белому больше не дадут делать то, что он сочтет нужным. Если Слуги привезут его в Клеррес, они станут использовать его в своих целях.
Тетрадь Би лежала, забытая, у него на коленях. Продолжая говорить, он положил на нее руки с растопыренными пальцами.
– На следующий день мы стали собираться в путь. Мы продали кое-что из подарков, которыми нас осыпали, и попытались договориться о путешествии на одном корабле, но там не было для нас места. И на всех других кораблях, что стояли в гавани в тот день, места тоже не нашлось. Мы попытались дать денег рыбаку, чтобы перевез нас на соседний остров. Он ответил, что боится. Мы не оставляли попыток уехать, и тогда нас заманили в ловушку, избили и отобрали деньги.
После этого Четверо отбросили все ухищрения. Стража прямо заявила, что нам не позволено покидать крепость на острове. Четверо призвали нас и спросили: разве мы не счастливы? Нас содержат тут, сказали они, в такой роскоши, что мы просто обязаны остаться. Мы должны рассказывать свои сны и делиться мудростью с подрастающими Белыми. Так мы оказались в плену.
Тогда Прилкоп все же согласился, что надо послать кого-то предупредить тебя. У меня оставались сомнения, но мы сошлись на том, что нового пророка, будь он Нежданный Сын или нет, надо найти и защитить. И кому мы могли доверить такое дело во внешнем мире? Только тебе. – Он сухо сглотнул, но, видно, горло у него перехватило от чувства вины. – И мы отправили гонцов, две пары. Я не решился прямо сказать им, как тебя найти, а дал им несколько загадок и смутных намеков, которые должны были привести их к тебе. Они были легковерны как дети, они так хотели стать героями сказаний. Ох, Фитц, как же мне стыдно… Мы с Прилкопом постарались, как могли, подготовить их, и они горели желанием отправиться в путь так же сильно, как мы стремились послать их. Но они ничего не знали о внешнем мире. Они так хотели помочь нам. Спасти мир. И они ушли. И никогда не вернулись, мы ничего больше о них не слышали. Боюсь, всех ждал ужасный конец.
Что тут скажешь? Мне оставалось лишь слушать.
Помолчав, Шут заговорил снова:
– Однажды вечером, после ужина, мне стало нехорошо. Я лег в постель. А очнулся уже в камере. Рядом на полу лежал Прилкоп. Колтри через дверь зачитал нам обвинение: мол, мы сеяли вредные идеи среди юных Белых и подбивали их бежать. И нам более не разрешается свободно ходить по Клерресу, однако все может стать как раньше, если мы поможем им отыскать Нежданного Сына, нового Белого, рожденного где-то далеко. Мы искренне ответили, что представления не имеем, где искать этого ребенка. – Шут криво и невесело улыбнулся. – Они держали нас в камерах на крыше цитадели. Задняя стена там резная, как кружево, белая, как кость, но толщиной с локоть. Нам поставили там удобные кровати, нас хорошо кормили, давали перья и пергамент, чтобы мы записывали свои сны. Я понимал, что мы пока что нужны Четырем. Нас держали под четырьмя замками, но обращались хорошо. До поры.
Невзирая на нашу опалу, несколько наставителей и сопоставителей остались нам верны. В одном из маленьких хлебцев, которыми нас кормили, мы нашли записку. Там было сказано, что наши последователи будут продолжать посылать гонцов, пока не убедятся, что кто-то из них достиг цели. Мне было тошно при мысли о том, какой опасности они подвергают себя, но у меня не было возможности сказать им, чтобы остановились. Оставалось лишь надеяться на лучшее.
Он тяжело вздохнул и закрыл тетрадь, лежащую у него на коленях. Нашарил мое плечо и крепко сжал его:
– Фитц… Однажды нас перевели в другую тюрьму. Из свежих и чистых клеток на крыше – в каменные мешки в подземелье. Там было темно и сыро, и через решетку можно было видеть… помост с расставленными вокруг стульями и скамьями. Посреди помоста стоял стол и орудия пыток. Это место крепко пропахло кровью. Каждый день я с ужасом ждал, что нас закуют в кандалы и будут пытать клещами и раскаленными прутами. Но ничего не происходило. Однако ждать вот так вот и гадать было… Не знаю, сколько дней так прошло.
Каждый день нам давали по маленькому хлебцу и кувшину воды. Но однажды вечером, когда нам принесли еду… – Шут едва мог говорить, задыхаясь от ужаса. – В кувшине для воды… была кровь. А когда мы разломили хлебцы, то увидели внутри множество крохотных косточек. Фаланги пальцев. – Он говорил все более пронзительно.
Я накрыл своей рукой его пальцы, сжимающие мое плечо. Это все, что я мог сделать для него.
– День за днем… кровавая вода и хлеб с костями. Мы не могли сосчитать, скольких они убили. На второй день Прилкопа перевели в другую камеру. Но мне продолжали приносить кровь и кости. Другой еды и питья не давали, но я не сдавался, Фитц. Я не сдавался.
Он остановился, чтобы отдышаться и долго еще не мог произнести ни слова. Он словно долго изо всех сил убегал от этих воспоминаний, а теперь они наконец настигли его.
– Потом это прекратилось. Мне принесли маленький грубый хлеб из плохой муки, но когда я разломил его, то не нашел там костей. На следующий день вместо хлеба были овощи в буром бульоне. Я съел это. Мука из костей, кровавый суп. И так три дня. Потом в хлебе мне попался чей-то зуб. А в супе – одиноко плавающий голубой глаз. Ох, Фитц…
