Некоторое время я ломала голову, раздумывая о вороне. Все это казалось каким-то бессвязным. Прилетела, назвала имя Пера, сказала, что он не может прийти. И улетела.
Красный дракон грядет…
Мне что, все приснилось?
Волк-Отец! Зачем ты заставил меня сказать: «Путь наружу – это и путь внутрь»?
Чтобы передать им, как они могут пробраться к нам.
Казалось, Волк-Отец в моей голове стал меньше.
Кому передать? Перу?
Нет. Твоему отцу. Если Шут здесь, значит и твой отец где-то рядом. Я пытался говорить с ним, но твои стены слишком крепки.
Мой отец? Ты уверен? Я могу опустить стены!
Нет! Не делай этого!
Меня затрясло. Неужели? После всех этих месяцев, после того, как он оттолкнул меня…
Он пришел спасти меня? Это точно? Мой отец точно где-то рядом?
Его ответ был слабым, едва уловимым:
Нет.
Ощущение присутствия угасло, а с ним ушли и мои надежды.
Я стала перебирать в голове, что же мне известно.
Любимый приходил сюда. Это я знаю точно. Если он хотел спасти меня, то у него ничего не вышло. Он сделал только хуже. Теперь его забьют плетьми до смерти, и Прилкопа тоже. А нас не будут кормить, потому что он убил женщину, которая носила нам еду, а Феллоуди не подумал приставить к нам кого-то другого. Капра, возможно, могла бы убедить остальных оставить меня в живых. Но если она мертва или серьезно ранена, они могут прийти за мной. И убить.
Жив ли еще Прилкоп? Он говорил, что его будут убивать медленно. А меня тоже будут убивать медленно? Вполне возможно. От этой мысли мне стало жутко. С бешено колотящимся сердцем я вскочила на ноги и зажала себе рот ладонями. Потом заставила себя снова сесть. Еще рано. Что-то подсказывало мне, что это так.
Попыталась привести мысли в порядок. Ворона прилетала на самом деле, потому что Волк-Отец действительно заставил меня говорить с ней.
Если только он есть на самом деле.
Я отбросила эти мысли. Что мне известно наверняка? Колтри и Виндлайер хотят убить меня. Если им удастся убедить Феллоуди, они это сделают.
Значит, остается только мой путь. Тот, про который Прилкоп предупреждал, что он, возможно, не лучший.
Но это единственное, что у меня есть. Моя единственная опора. Я не могу полагаться на слова говорящей птицы или на призрачную надежду, что отец где-то поблизости. Я – вот единственный человек, на которого я могу рассчитывать. Я – мое единственное орудие. И когда я это поняла, увиденный мельком путь стал моим истинным Путем.
Мне стало горько от того, как обернулась моя жизнь. Теперь все кончено. Никогда больше я не буду сидеть на кухне Ивового Леса, глядя, как вода и мука превращаются в хлеб. Никогда уже мне не таскать свитки из отцовского кабинета, никогда не спорить с отцом. Не сидеть в своем тайном убежище со своенравным и независимым котом. Эта часть моей жизни слишком быстро закончилась. Если бы я знала, как все это на самом деле прекрасно, я бы больше ценила ее. Но Прилкоп ошибался. У меня не было выбора. Двалия лишила меня его, когда похитила и привезла сюда. И у меня до сих пор нет выбора.
Это было глупо, но как же мне хотелось сказать ему, что он ошибался. Поговорить с ним снова. Хотя он, наверное, уже мертв.
И все-таки я прошептала вслух:
– Ты ошибаешься, Прилкоп. Беда не в том, что мы забываем прошлое, а в том, что мы слишком хорошо его помним. Внуки помнят обиду, нанесенную их прадедам, и винят внучек тех давних врагов. Когда дети появляются на свет, они не помнят, кто оскорбил их мать, убил их деда или украл их землю. Эти обиды им передают по наследству предки, учат ненавидеть, вскармливают в них злость. Если бы взрослые не говорили детям о прошлых сварах, возможно, мы жили бы лучше. Возможно, Шесть Герцогств не враждовали бы с Калсидой. А явились бы красные корабли в Шесть Герцогств, если бы жители Внешних островов не помнили, как мы воевали с их дедами?
Тишина была мне ответом. Я прислушалась к ней.
Ночь уже миновала середину и шла к рассвету. Время осуществить мой замысел. Время направить мир на мой лучший Путь.
Я отыскала дырочку в тюфяке и выудила оттуда нож и связку из четырех ключей. Сняла их со связки. Было непросто, просунув руку сквозь решетку, вставить каждый ключ в нужную скважину, а потом повернуть их в правильном порядке. Хорошо, что меня заперли только на два. Но все равно ушло время, чтобы понять, на какие именно два из четырех. Очень медленно и тихо я повернула каждый ключ и отодвинула засов. Чуть-чуть приоткрыла решетчатую дверь и высунула голову. В коридоре никого не оказалось.
Осторожно прикрыв за собой дверь, я не пожалела времени, чтобы запереть ее на все четыре ключа. Готово.
За долгие дни, проведенные на корабле с Виндлайером, я очень хорошо научилась не думать. И теперь я тихо шла по коридору мимо клеток с почти пустой головой. Смотрела только на самые обычные вещи. Вот плитки пола. Дверь. Ручка двери. Не заперто. Тихо, тихо… Я вступила во что-то. Кровь тюремщицы! Нельзя останавливаться. Лестница. Будущее, к которому я шла, делалось все больше, отчетливее и ярче. С каждым шагом во мне крепла уверенность. Но я спрятала ее в глубине души, затолкала туда же все мысли о Пути. Вместо этого стала думать о том, как нежно пахнет мамина свечка. Как мой отец писал что-то в своем кабинете ночи напролет, а по утрам почти всегда сжигал написанное.
Тихо ступая, я спускалась по лестнице. Один пролет, потом другая лестница, более широкая, ведет на этаж, где свитки и библиотека. Прижавшись к стене, я осторожно заглянула за угол. Широкие коридоры были освещены пузатыми масляными лампами. Нет! Не вспоминай об этом! Лучше думать о том, что масло пахнет лесом; такой чудесный аромат разносится, когда оно горит. В коридорах никого не было. Я тихо шла вдоль обшитых деревом стен. Не поднимала глаз, чтобы полюбоваться на портреты и пейзажи в рамах. Вот и первая комната со свитками. Я опасливо вошла – вдруг кто-то из небелов, лингстр или сопоставителей засиделся за работой? Но в комнате было тихо и темно. Лампы на ночь погасили. Я подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Сквозь высокие окна лился лунный и звездный свет. Мне этого хватит.
Теперь нужно в правильной последовательности сделать несколько дел. Я стала ходить, петляя, среди стеллажей, вытянув в стороны руки. На ходу сбрасывала с них книги и свитки, устилая ими пол. Я порхала по этому саду застывших снов, словно пчелка по цветущему лугу. Старые потрепанные свитки и новые листы бумаги, телячий пергамент и книги в кожаных переплетах. Все они летели на пол, пока не вышло, что по полу через лабиринт стеллажей вьется тропинка из опавших снов.
Мне пришлось встать на стул, чтобы дотянуться до масляной лампы на полке. Она была очень тяжелая, и я расплескала немного масла, когда слезала. Запах леса. Я подумала о плодородной земле и вызвала из памяти образ мамы. «Если взялась за прополку, работай как следует. Вырывай сорняки целиком, с корнем, как бы глубоко он ни уходил. Иначе они прорастут еще крепче, чем были, и тебе придется полоть заново. Или кому-то другому надо будет закончить работу за тебя».
