– Точно так же было с Верити под конец его дней. До него трудно было достучаться. Тебе было больно от этого?
– Да. Но я понимал.
– Вот и Дьютифул понимает. И Кетриккен. – Он отвернулся от меня. – И все мы.
Шут поднял руку в перчатке и внимательно осмотрел ее. В первый раз он посеребрил себе пальцы случайно – прислуживал Верити и ненароком коснулся его серебряной руки.
– Фитц, – вдруг спросил Шут, – а тебя хватит, чтобы заполнить волка?
Я оглядел своего волка. Я выбрал гораздо меньший кусок камня, чем Верити, но все же волк получился намного больше, чем в жизни. Его холка была на уровне моей груди. Но почему-то мне казалось, что от размера камня не зависит то, как много души нужно ему отдать, чтобы оживить.
– Думаю, да. Узнаю наверняка, только когда уйду в него.
– И когда это случится?
Я поскреб затылок. Пальцы окрасились кровью, и я вытер их о штаны.
– Когда мне больше нечего будет отдать ему, наверное. Или когда я буду так близок к смерти, что у меня не останется выбора.
– О Фитц! – простонал Шут, словно раньше ему не приходило в голову, что такое может случиться.
– Все к лучшему, – сказал я, стараясь убедить себя в этом. – Ночной Волк снова станет волком. И я стану волком. А о Би позаботишься ты…
– Боюсь, я ей не по душе.
– Вспомни, как Неттл и Нед поначалу невзлюбили меня, Шут.
– Возможно, мне было бы легче, если бы она и правда невзлюбила меня. Но сейчас я не чувствую от нее ни приязни, ни неприязни. – Понизив голос, он добавил: – Я был так уверен, что она полюбит меня, как я люблю ее… Я думал, все произойдет само собой, едва мы окажемся рядом. Но нет.
– Быть родителем не означает одну только любовь ребенка.
– Я любил своих родителей. Крепко любил.
– Мне не с чем сравнивать, – напомнил я ему.
– У тебя был Баррич.
– О да. У меня был Баррич. – Я невесело рассмеялся. – В итоге мы поняли, что любили друг друга. Но на это ушли годы.
– Годы… – безрадостным эхом повторил он.
– Наберись терпения.
Я коснулся одного из когтей Ночного Волка. Коготь был гладкий. Это неправильно. На них должны быть продольные бугорки. Я вспомнил запах оленьей крови на рассвете зимой, и как она собиралась в крохотные шарики на льду. И сделал коготь таким, как надо.
– Фитц!
– Да?
– Ты опять ускользнул.
– Да.
– Ты многое обо мне вложил в него?
Я задумался.
– Я отдал ему твою комнату в башне Оленьего замка. Тот случай, когда я вскарабкался туда по крошащимся ступеням, а тебя не застал и, очутившись в твоей комнате один, долго озирался в изумлении. Я отдал ему тот день, когда мы устроили веселую возню в реке неподалеку отсюда. И ту гадкую песенку, которую ты распевал в коридорах Оленьего замка, чтобы заставить меня краснеть. И Крысика. Крысик теперь там, внутри. И я вложил в волка то, как обрабатывал твои раны, когда громилы Регала надели тебе мешок на голову и избили. И как ты тащил меня на спине сквозь вьюгу, не зная, что это я. – Я улыбнулся. – О, и вот еще. Я вложил то, как ты смотрел на меня, когда король Шрюд дал мне свою булавку. Я сидел под столом после пира и делился объедками со щенками. И тут пришел Шрюд, а с ним Регал. И ты.
Робкая улыбка озарила его лицо.
– Значит, ты будешь помнить меня. Когда станешь каменным волком.
– Мы будем помнить тебя. Я и Ночной Волк.
Он вздохнул:
– Ладно. Пусть так.
У меня засвербело в горле, и я отвернулся, чтобы прокашляться. Брызги крови из моего рта попали на каменного волка, и на миг, прежде чем кровь впиталась, он окрасился в правильные цвета. Я покашлял, перевел дыхание и снова зашелся в кашле. При этом положил руку на волка и уперся в него лбом. Раз уж я харкаю кровью, пусть ни капли не пропадет зря. Когда я наконец смог вздохнуть, пусть и со свистом, у меня пошла кровь носом.
Осталось недолго, шепнул Ночной Волк.
– Осталось недолго, – согласился я.
Какое-то время было тихо. Потом рядом раздался голос Шута:
– Фитц, я принес тебе кое-что. Холодный чай с валерианой и каррисом.
Я отпил из кружки:
– Карриса слишком мало, чтобы был хоть какой-то толк.
– Я побоялся класть больше.
– Меня не волнует, чего ты боялся. Иди и положи еще карриса.
У него сделался такой потрясенный вид, что на миг я снова стал прежним Фитцем.
– Шут, прости меня. Но эти твари грызут меня повсюду, снаружи и внутри. У меня чешется то, что почесать невозможно. Глотка разодрана в клочья, и единственный вкус, который я чувствую, – вкус крови.
Он ничего не сказал, но чашку забрал. Мне было стыдно. Я вложил этот стыд в волка, и его хватило, чтобы проработать изгиб его верхней губы. Я вздрогнул, услышав голос Шута:
– Осторожно, теперь он горячий. Пришлось залить листья карриса кипятком, чтобы заварить.
– Спасибо! – Я взял у него кружку и быстро осушил ее.
Горячий чай смешался с кровью у меня во рту. Я проглотил эту смесь. Шут поспешно забрал кружку из моей трясущейся руки.
– Шут… Кем мы были друг другу?
Я задал этот вопрос не просто так. Мне необходимо было наконец понять это. Чтобы вложить это понимание в волка.
– Не знаю, – уклончиво ответил он. – Друзьями. И в то же время – Пророком и его Изменяющим. И эти отношения заставляли меня использовать тебя, Фитц. Ты это знаешь, и я это знаю. Я уже говорил тебе, как мне жаль, что приходилось так поступать с тобой. Надеюсь, ты веришь мне. И можешь простить.
Он говорил так страстно, но вовсе не то, что мне хотелось услышать. Я отмахнулся:
– Да-да… Но между нами было что-то еще. Всегда было. Ты был мертв, и я позвал тебя обратно. И когда мы возвращались каждый в свое тело, на миг, когда мы прошли друг сквозь друга, мы…
Мы были одним существом. Цельным.
Шут смотрел на меня, ожидая продолжения. Так смешно, что он не слышит волка…
– Мы были одним существом. Цельным существом. Ты, я и Ночной Волк. Я ощутил странное умиротворение в тот миг. Словно все части меня наконец встали на свои места. Все части, которых не хватало, чтобы я стал… завершенным. – Я покачал головой. – Словами этого не передать.
Он положил руку в перчатке на мой рукав. Сквозь слои ткани прикосновение чувствовалось не так остро, и все же оно пронзительно отозвалось во мне. Это было не столь ошеломительно, как в тот раз, когда он коснулся меня в башне Верити. Я хорошо помню это. Меня скрутило узлом, потому что это было слишком для меня – так полно и всецело познать другое живое существо. Ночной Волк и я, мы были простыми созданиями, и отношения, связывающие нас, были просты. Шут был устроен сложно, полон тайн, теней и изощренных мыслей. Даже теперь сквозь преграды я ощущал его внутреннюю суть как прихотливый пейзаж, тянущийся до самого горизонта и в бесконечность. Но в каком-то смысле этот пейзаж был мне знаком. Он был моим. Я его создал.
