Шут неуверенно заговорил:
– Прости, что сделал тебе больно. Пожалуйста, не вини Спарк. Или Пера. Мальчик случайно проговорился, а девочка только делала, что я велел.
Уверенность Молли. Ее упрямое стремление к справедливости. Почему мне так трудно решиться? Что такого в этих тетрадях, чего Шут и так не знает? Что я теряю? Разве я уже не потерял все, что с ней связано?
Разве это и не его утрата тоже?
Один уголок дневника намок в снегу. Я давно высушил его, но кожаная обложка в этом месте немного покоробилась. Я попытался разгладить ее пальцем, но это не помогло. Я медленно открыл тетрадь. Прокашлялся.
– На первой странице… – начал я, но голос сорвался.
Шут слепо глядел на меня, и слезы текли по его щекам. Я снова прочистил горло:
– На первой странице нарисована пчела. Она точно такая по размеру, какие пчелы и есть на самом деле, и раскрашена очень похоже. Над пчелой по дуге очень аккуратно выписаны слова: «Это дневник, куда я записываю сны, важные сны».
У Шута перехватило дыхание. Он сидел совершенно неподвижно. Я встал. Чтобы пересечь крохотную каюту, достаточно было сделать всего три шага. И не гордость, не себялюбие тому виной, а нечто, чему я не мог подобрать имени, но эти три шага стали самым трудным путем, что мне доводилось одолевать. Я сел рядом с Шутом, положил тетрадь на колени. Он затаил дыхание. Я потянул его за шерстяной рукав сорочки – взял за ту руку, где не было Серебра. Положил его пальцы на страницу, легонько провел ими по изогнутой надписи.
– Вот здесь написаны слова, – сказал я. Потом положил его палец на рисунок. – А вот тут пчела.
Он улыбнулся и рукавом смахнул слезы с лица:
– Я чувствую ее чернила на странице.
И мы вместе стали читать дневник нашей дочери. Мне по-прежнему было трудно звать ее так, но я заставлял себя. Читали мы медленно. Так решил Шут, не я. И к моему удивлению, он не просил читать ее дневник, где она писала о нашей жизни. Шута интересовали только сны. Это стало у нас ежедневным ритуалом, прежде чем разойтись. По нескольку снов каждый вечер. Часто мне приходилось перечитывать один сон по десятку раз. Шут шевелил губами, запоминая каждое слово. Он улыбнулся, когда прочел свой любимый сон, о бегущих волках. А когда мы дошли до сна про свечи, Шут вдруг резко вскинулся, выпрямил спину и надолго погрузился в задумчивое молчание. Сон, в котором Би была орехом, озадачил его так же сильно, как меня. В тот день, когда я прочел ему сон о человеке-бабочке, Шут разрыдался.
– О Фитц, у нее и правда был Дар! Был. А они все уничтожили.
– А мы уничтожим их, – обещал я.
– Фитц… – Его голос догнал меня уже на пороге каюты. – А мы точно знаем, что ее больше нет? Когда ты ушел сквозь камни с Аслевджала, то пропал надолго, но в конце концов появился у Оленьего замка.
– Оставь эту надежду. Меня учили обращаться с Силой. Я выбрался. Би никто не учил, никто не объяснял, как быть и что делать, ее втянули в камень в цепочке таких же невежд. Мы знаем это благодаря Шун. А когда круг Неттл пошел за ними, то не нашел никаких следов. Ее больше нет, Шут. Ее разметало, и ничего не осталось. – Жаль, что он заставил меня произнести это вслух. – А нам осталась лишь месть.
* * *
Я плохо спал на борту Смоляного. Это было почти то же самое, что пытаться заснуть на спине огромного зверя, о присутствии которого мне не давал забыть Дар. Когда-то я часто укладывался в обнимку с Ночным Волком; он прижимался спиной к моему животу, но с ним мне было только спокойнее, потому что тонкое чутье Ночного Волка передавалось мне, позволяя улавливать, что происходит вокруг. С ним я всегда спал крепко. Смоляной – другое дело. Он был отдельным от меня существом. Попробуйте-ка заснуть под чьим-то немигающим взглядом! Нет, от него не исходило угрозы, однако я постоянно чувствовал его присутствие и от этого не мог расслабиться.
Вот почему я часто просыпался и не мог заснуть посреди ночи или в серых предрассветных сумерках. Рассветы на реке Дождевых чащоб были странные. Стены деревьев по обоим берегам не давали увидеть ни восхода, ни заката. Днем только сверху лился солнечный луч, и мы плыли в этой полосе посреди лесного сумрака. Но мое тело чувствовало приближение рассвета, и тогда я часто просыпался и выходил на тихую, влажную от росы палубу и стоял, слушая обманчивую тишину пробуждающегося леса вокруг. Я находил умиротворение в этих предрассветных часах, даровавших мне относительное уединение, насколько оно вообще возможно на борту корабля. У швартовых всегда дежурил кто-то из матросов, но они большей частью уважали мое желание побыть одному.
Однажды я стоял так у левого борта, глядя назад, туда, откуда мы плыли. Кружку горячего чая держал двумя руками, чтобы согреться. Я легонько подул на нее и полюбовался, как клубится пар. И уже собирался отпить, как услышал за спиной легкие шаги.
– Доброе утро, – сказал я Спарк, когда она подошла.
Я не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, но если она и удивилась тому, что я заметил ее приближение, то виду не подала. Спарк встала рядом со мной и положила руки на планшир.
– Не могу сказать, что сожалею о том, что сделала. Это было бы неправдой.
Я отхлебнул чая.
– Спасибо за честность.
Мой ответ был искренним.
Чейд всегда подчеркивал, что для того, кто работает тайными глазами и ушами, важно уметь лгать, и заставлял меня отрабатывать напускную честность. Тут мне подумалось: а правда ли Спарк честна со мной? Может быть, на самом деле она сожалеет? Но я отбросил эту странную мысль.
– Вы злитесь на меня? – спросила Спарк.
– Вовсе нет, – солгал я. – Я так и думал, что ты будешь предана своей хозяйке. И стал бы меньше доверять тебе, если бы оказалось, что это не так.
– Но разве вы не думаете, что я должна быть предана в первую очередь вам, а не леди Янтарь? Я знаю вас дольше. Моим наставником был лорд Чейд. И он велел мне вас слушаться.
– Когда нам пришлось бросить вас, ты нашла себе нового наставника. Храни верность леди Янтарь. – Я подбросил ей крупицу правды. – Меня утешает, что рядом с ней всегда есть настолько сведущий и умелый человек, как ты.
Она кивала, глядя на свои руки. Хорошие, умные руки лазутчицы или убийцы. Я рискнул задать вопрос:
– Как ты узнала про тетради?
– От Персивиранса. Только он не понимал, что выдал секрет. Это было в тот день, когда вы сказали, мол, нам всем надо учиться. Мы с Пером позже обсуждали это. Он сказал, что ему не по душе сидеть на месте и таращиться в бумаги. Но у вас, мол, есть «книжки», написанные Би. Она учила его писать буквы, и он узнал ее почерк. Он сказал, что надеется когда-нибудь научиться читать и тогда узнает, о чем писала Би.
Я кивнул. Никто ведь не велел мальчишке помалкивать о тетрадях. Одну из них он отыскал после того, как медведь разбросал наши вещи. Пер даже говорил со мной о них. Нельзя винить его за то, что он говорил о дневниках со Спарк. Но я все равно злился на Спарк за то, что она отыскала их у меня в мешке и принесла его Янтарь. Трогала ли она свечи Молли? Знает ли о склянках Серебра, завернутых в носки? Об этом я мог лишь гадать. И подозревал, что Спарк все равно ощущает мое недовольство.
