Скелли, заметив это, пояснила:
– Это дом Хупрусов, семейства, откуда происходит Рэйн.
Я с новым интересом уставился на громоздкую постройку. Не дом, а зримый символ богатства и влияния. Выходит, семья Рэйна привыкла править задолго до того, как он стал «королем» Кельсингры. Они разбогатели много-много лет назад: я видел это по тому, как потемнели от времени древние балки их жилища. Интересно… Надо будет потом сообщить об этом в Олений замок. Когда прибудем в Удачный, придется отправить туда несколько почтовых голубей. В одном письме все, что нужно рассказать, не поместится.
– Нет, вы только посмотрите на это! Он потрясающий!
Крик Персивиранса заставил меня оторвать взгляд от древесных крон и посмотреть на длинный причал впереди. К нему был пришвартован живой корабль. Паруса его были убраны, судно мирно покачивалось у причала. Что он живой, было понятно по серебристой древесине его корпуса. В отличие от Смоляного, у этого корабля было носовое изваяние – фигура мужчины. Скульптор вырезал его в странной позе: темная голова свесилась, руки скрещены на груди, словно он дремлет. А потом волосы у меня на затылке зашевелились, руки покрылись гусиной кожей: изваяние медленно подняло голову и уставилось на нас.
– Он смотрит на нас! – воскликнула Спарк. – Ах, леди Янтарь, если бы вы только могли это видеть! Он и правда живой! Носовое изваяние повернулось и смотрит на нас…
Я уставился на корабль, разинув рот. Спарк и Персивиранс молча переводили взгляд с изваяния на меня и обратно.
У меня пропал дар речи, но Лант произнес то, что все подумали:
– Благая Эда! Фитц, у него твое лицо… Даже нос точно так же сломан.
В потрясенной тишине Янтарь кашлянула и едва слышно произнесла:
– Фитц, я могу все объяснить.
Глава 11
Плавание
Это мой самый страшный сон. В нем я вижу лозу, разветвляющуюся надвое. На одной ветви растут четыре свечи. Одна за другой они загораются, но их свет ничего не освещает. И ворона каркает: «Четыре свечи – спи и молчи. Вспыхнут они – дитя хорони. Четыре свечи – путей не ищи. Если дотла догорают они, паяца и волка дни сочтены».
Потом на другой ветке вдруг вспыхивают три свечи. Их свет почти ослепительный. И та же ворона кричит: «Три свечи – ярче звезд в ночи. Коль осталось три – все зло гори. Гнев в долгий путь гонит двоих, не знают они, что она средь живых».
А потом в клюве вороны откуда-то оказывается сломанная свеча. Ворона роняет ее прямо мне в руки. И говорит медленно, пугающе: «Дитя, зажги огонь. Сожги прошлое и будущее. Для этого ты рождена».
Я проснулась, вся дрожа, выбралась из постели и побежала в спальню родителей. Я хотела поспать рядом с ними, но мама отнесла меня обратно в мою комнату, легла рядом со мной и пела мне, пока я не уснула снова. Мне было тогда очень мало лет, я едва-едва научилась сама выбираться из кровати. Но я никогда не забуду этот сон и стихи вороны. Тут я нарисовала свечу в ее клюве, сломанную, так что только фитиль удерживает половинки вместе.
Дневник сновидений Би Видящей
Одно в нашем плавании меня радовало: Двалии было всю дорогу очень худо. Нам приходилось тесниться вчетвером в крохотной каморке. Там было две койки; Двалия заняла нижнюю и почти с нее не вставала. Ведро с ее рвотой и мокрая от пота постель воняли. Окон в каюте не было, и воздух с каждым днем смердел все больше.
Первые два дня путешествия меня и саму страшно укачивало. Потом Двалия заявила, что мы слишком шумим и от этого ей еще хуже, и выгнала нас из каюты. Я поковыляла наружу за Виндлайером и Керфом. Мы прошли через темное помещение между верхней палубой и грузовым трюмом. Там висели масляные фонари; вдоль стен, то есть корпуса корабля, были койки, а все остальное место занимали гамаки. В одних лежали люди, другие пустовали. Пахло дегтем, горючим маслом, потом и плохой едой. Следом за Керфом и Виндлайером я поднялась по лестнице и выбралась через квадратный люк наружу. В лицо ударил холодный ветер, и мне сразу же полегчало.
Как только мой желудок смирился с тем, что мир вокруг теперь раскачивается, мне стало совсем хорошо. Двалия понимала, что с корабля посреди моря мне никуда не деться, а морская болезнь не давала ей задуматься о том, что будет дальше. Мы взяли с собой немного еды, но иногда ужинали вместе с другими путешественниками. На корабле была кухня (она называлась «камбуз») и столовая («кают-компания»). В столовой стоял длинный стол с бортиками по краям, чтобы тарелки и кружки не падали с него при качке. Еда была не хорошая и не плохая: узнав, что такое голод, я просто радовалась тому, что меня кормят каждый день.
Я говорила мало, слушалась в тех редких случаях, когда Двалия что-то приказывала, и пристально изучала корабль и двух своих спутников. Я надеялась придумать, как сбежать в следующем порту. Ветер, наполнявший паруса, уносил меня все дальше от дома. С каждой минутой, с каждым днем моя прошлая жизнь оставалась все дальше позади. Никто не придет мне на помощь: никому ведь неизвестно, где меня искать. Если я хочу избежать уготованной мне участи, придется позаботиться об этом самой. Не верилось, что смогу вернуться в Шесть Герцогств, но еще оставалась надежда обрести свободу и устроиться жить самой по себе, пусть даже в каком-нибудь странном порту на другом краю света.
Двалия велела Виндлайеру сделать нас «неинтересными» для матросов и других пассажиров, и он держал вокруг нас легкую завесу. Никто с нами не заговаривал, даже не смотрел на нас, когда мы слонялись по кораблю. Большинство пассажиров были купцы из Калсиды, сопровождавшие свой груз. Были тут и торговцы Удачного и Дождевых чащоб и даже несколько из Джамелии. Богачи сидели по каютам. Молодые путешественники довольствовались гамаками. Были на борту и рабы, некоторые из них – очень ценные. Одна красивая женщина вышагивала по палубе гордо, словно породистая лошадь, хотя на шее у нее был ошейник, а возле носа – бледная татуировка. Я видела, как скрюченного старика продали другому хозяину за стопку золотых монет. Он умел говорить, читать и писать на шести языках. Он терпеливо сидел, пока хозяйка яростно за него торговалась. Потом взял бумагу и чернила и стал писать купчую на себя самого, склонившись к самому столу. Долго ли еще эти пальцы с опухшими суставами смогут держать перо? И что с ним будет, когда годы возьмут свое?
На корабле время шло совсем не так, как в обычной жизни. Днем и ночью по палубе суетились матросы, занимаясь своими делами. Звон колокола делил время на вахты, и я каждый раз просыпалась. Когда он будил меня посреди ночи на щелястом полу, в провонявшей Двалией каюте, я мечтала выбраться на палубу. Но Керф храпел, улегшись на полу поперек узкой двери. Виндлайер что-то бормотал во сне, лежа на койке над Двалией.
Если все же удавалось заснуть – мне снились сны, порой такие, что бурлили внутри меня и рвались наружу. Тогда я просыпалась и выводила рассказ о сне пальцем по доскам пола, отчаянно мечтая, чтобы видения оставили меня в покое. В них были смерть, кровь и дым.
