– Насилие, совершенное намеренно, прощать нельзя, – резко произнесла Альтия.
Янтарь резко кивнула:
– Ныне я понимаю это, пожалуй, лучше, чем когда-либо.
Мы все пошли прочь, подальше от бака. Брэшен мотнул головой, и матросы, глазевшие на нас, поспешно бросились заниматься своими делами. Я осторожно высвободил руку, в которую успел вцепиться Пер.
– Со мной все хорошо, – мягко сказал я ему. – Иди осмотри корабль. Я позову, если ты мне понадобишься.
Он колебался, но тут Клеф звонко свистнул, и Пер вскинулся, как собака, которую позвали.
– Иди, – повторил я, зная, чего ему больше всего хочется, и так будет лучше для него.
И Пер пошел к Клефу. Внезапно раздался шорох черных крыльев, и на плечо Перу опустилась Пеструха. Клеф вытаращился на них, и мальчишка расхохотался. Напряжение лопнуло как мыльный пузырь. Когда я ушел, Персивиранс рассказывал про ворону Клефу и Ант.
Не прошли мы и десятка шагов, как откуда ни возьмись появился Эш.
– Все хорошо? – спросил он совершенно мальчишеским голосом, и я понял, что Спарк вместе с нарядом сменила и свое «я».
Меня кольнуло чувство вины из-за того, что мы увели у Чейда столь превосходного шпиона, когда, возможно, Чейд в нем отчаянно нуждался. Но сейчас важнее было то, что на борту корабля таким играм с переодеваниями не место.
– Все хорошо, Спарк, – ответил я, и Эш странно посмотрел на меня. – Успокойся. – Я показал на Клефа. – Иди осмотри корабль с Пером, как собиралась.
Она улыбнулась мне по-девичьи и с облегчением и побежала к ним так радостно, будто только этого и ждала.
Альтия подкараулила меня у дверей капитанской каюты. Глаза ее метали молнии.
– Здесь не до шуток! Мы ведь предупреждали тебя!
– Предупреждали. Он хитростью заставил меня подойти слишком близко. Я сам виноват.
Мое смирение отчасти успокоило ее. Янтарь слепо потянулась вперед, и я подставил руку, чтобы она могла опереться.
– Ах, Фитц. Если бы ты знал историю Совершенного так же хорошо, как я, ты бы испугался куда больше.
– Нам пора отчаливать. На нас глазеют. Чем скорее мы покинем Трехог, тем меньше слухов породим, – вмешался Брэшен.
Я взглянул на город за иллюминаторами. Да, на нас показывали пальцами, кто-то ахал и охал. Интересно, много ли людей видели, что произошло, и как истолкуют ревность Совершенного те, кто не слышал его слов?
– Проводи меня в каюту. Я пока не могу вспомнить, где тут что расположено, – солгала Янтарь, дав мне предлог вежливо удалиться.
– Они даже не спросили, что он сказал, – тихо заметил я, когда мы остались одни.
– Кое-что мы расслышали. Вот уж не думала, что он так одержим мною.
– Неужели эта мысль доставляет тебе удовольствие?
Она рассмеялась:
– Я боялась, что он забыл меня.
– После того, как ты восстановила ему лицо и вернула зрение?
– Совершенный непостоянен. То он очаровательный ребенок, то вдруг превращается в злого и мстительного мужчину. Иногда он бывает храбрым и благородным. Но я бы не принимала за чистую монету ни одно его настроение, слишком уж быстро они сменяют друг друга.
– Ты и правда забыла, что на корабле где находится?
Ее губы изогнулись в грустной улыбке.
– Фитц, ты слишком веришь в меня. Я не была на этом корабле десятки лет. Конечно, я помню, где какое помещение расположено, но как я могу знать, сколько шагов от носа до кормы, или сколько ступеней в трапе, или где нужно пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку? И все же мне придется ходить с уверенным видом. Потому что когда я шарю руками перед собой или придерживаюсь за стену, я уже не человек, я – обуза. Вот я и притворяюсь, будто вижу больше, чем на самом деле.
– Мне жаль, – сказал я искренне.
На сердце у меня снова стало тяжело при мысли о том, какой долгий и изнурительный путь Шут проделал в одиночку, весь израненный, слепой, сквозь холод и снег.
– Это дверь нашей каюты? – спросила Янтарь.
– Кажется, да.
Я был сбит с толку, хоть и пытался не подавать виду. Как глупо… Пока мы шли, мысли мои были заняты тем, как мне надо было поступить, когда Совершенный схватил меня.
– Я думала, ты ведешь меня.
– Нет, мы просто шли, и ты держала меня за руку. – Я постучал. Никто не отозвался, и я распахнул дверь. – Тут лежат твои вещи. Повсюду. В каюте три койки и складной столик. Мешок Спарк развязан, видно, что она в нем рылась.
Янтарь вошла и только тогда вытянула руки и принялась ощупывать комнату. Я закрыл за нами дверь. Она осваивалась в тесной каюте, измеряя расстояния осторожными маленькими шажками, касаясь стен и предметов руками.
– Я помню ее, – сказала Янтарь и присела на нижнюю койку. – Мы жили тут с Альтией и Йек. Трое в крохотной каютке. Порой из-за этого мы ссорились.
Я затолкал свой маленький мешок подальше под кровать, а большой, с одеждой, поставил у двери.
– В тесноте это бывает, – сказал я, усевшись на койку рядом с ней.
Покачивание корабля изменилось, и новое ощущение не пришлось мне по душе. Очевидно, мы отчалили и нас подхватило течением. Я выглянул в маленький иллюминатор. Корабль быстро набирал ход и удалялся от берега туда, где течение было быстрее, а река глубже. Мне никогда не нравилось быть оторванным от земли. Когда едешь верхом – чувствуешь ритм. Корабль может качнуться или дернуться в любое мгновение и в любом направлении. Я попытался уговорить свои потроха заранее смириться с этой непредсказуемостью.
– Что случилось? – мягко спросила Янтарь.
– Меня обычно не укачивает, но мне не по нутру ощущение, что мы движемся. Я только-только привык к покачиванию Смоляного, но Совершенный…
– Нет. Что на самом деле тревожит тебя? – Это был уже Шут.
Я не стал смотреть на него. Можно ли было признаться кому-нибудь другому? Вряд ли.
– Я… я сам себя не узнаю. Я делаю слишком много ошибок, слишком серьезных. Я думал – я весь собранный, начеку, готовый к любым неожиданностям… А оказалось, что нет. События и люди застают меня врасплох. Сегодня Брэшен подошел ко мне со спины и схватил, а я следил только за Совершенным, и даже Дар не предупредил меня о приближении капитана. А корабль играючи заманил меня к себе, заставив подойти слишком близко. О чем я только думал? Он же мог убить меня. Я бы и глазом моргнуть не успел.
– Фитц, сколько тебе лет?
– Сколько точно? Не знаю. И ты знаешь, что я не знаю.
– Ну хоть примерно, – насмешливо сказал он.
Я подавил свою неприязнь к мыслям о возрасте и попытался вспомнить:
– Шестьдесят два… может, шестьдесят три. Или даже шестьдесят четыре. Но я не выгляжу на свои годы и редко чувствую их.
