И Двалия пошла быстрее, злясь, что мне удается поспевать за ней и не падать. Я ощупывала цепь в поисках защелки. И нашла, но не могла понять, как ее открыть. Двалия снова рванула цепь, и я, спотыкаясь, побрела за ней.
Двалия вела нас вверх по холму, прочь от высоких зданий и гавани. На каждом перекрестке она сворачивала туда, где на улице было меньше людей и фонарей. Те, кто встречался нам, похоже, не видели ничего странного в том, что она тащит меня на цепи. Виндлайер шел за нами, то нагонял, то отставал, шмыгал носом, всхлипывал, пыхтел. Он мне не друг. Никогда им не был, и он сделает со мной все, что скажет Двалия.
Мы свернули на темную улицу, освещаемую только из окон. Дома были небогатые. Свет сочился сквозь щелястые стены; земляная мостовая была изрыта колесами. Двалия выбрала дом наугад. Остановилась напротив, указала на него.
– Постучи в дверь, – велела она Виндлайеру. – Сделай так, чтобы они пригласили нас.
Он подавился всхлипом:
– Кажется, я не смогу. Голова болит. Кажется, я заболел. Меня всего трясет. Мне нужно…
Она хлестнула его свободным концом цепи, рванув так, что я опять упала.
– Ничего тебе не нужно! Делай, что велено! Живо!
И тогда я сказала тихо, но отчетливо:
– Беги, Виндлайер. Просто беги. Ей не догнать тебя. На самом деле она не может заставить тебя делать что-то.
Он уставился на меня, и на миг его крохотные глазки округлились от изумления, но потом Двалия дважды вытянула меня цепью, и Виндлайер подбежал к двери захудалого домишки и забарабанил в нее так, будто случился пожар или потоп.
Какой-то человек рывком открыл дверь и рявкнул:
– Что еще?! – Потом выражение его вдруг смягчилось, и он сказал: – Заходи, друг. Заходи переночевать.
Услышав это, Двалия рванулась внутрь, и мне пришлось поспешить за ней. Молодой парень стоял у двери, придерживая ее для нас. Едва мы перешагнули порог, я поняла, как она просчиталась. Парень был в доме не один. За столом сидели двое мужчин постарше, сердито глядя на юношу и на нас. Пожилая женщина помешивала что-то в котелке над очагом.
– Что это ты надумал пускать в дом чужих среди ночи? – проворчала она.
Мальчик примерно моих лет в страхе уставился на нас, взял из кучи дров ветку и схватил ее как дубинку.
Старуха пригляделась к Двалии и охнула:
– Демон? Это что, демон?
Виндлайер с несчастным видом повернулся к Двалии.
– Мне уже не справиться с такой кучей людей сразу! – сказал он, чуть не плача. – Я не могу!
– Держи всех их! – завизжала Двалия. – Живо!
Я как раз стояла на пороге. Ухватившись за цепь, изо всех сил уперлась, чтобы не входить.
– Я тут ни при чем! – завопила я безнадежно.
Все в домишке таращились на нас в тревоге и страхе. Мой крик будто разрушил чары.
– Убийцы! Демоны! Воры! – завопила вдруг старуха, а мальчик бросился на Виндлайера, размахивая своей дубинкой.
Виндлайер прикрыл голову руками, и парнишка несколько раз с треском ударил его. Двалия поспешно попятилась, но один из сидевших за столом мужчин метнул в нее свою кружку. Та ударила ее в лицо, облив пивом. Двалия зло взвыла и бросилась прочь, волоча меня. Виндлайер бежал за нами, а мальчик под одобрительные крики отца и дядьев осыпал его ударами по плечам и спине.
Мы продолжали бежать, даже когда семейство бросило гнаться за нами, потому что их крики переполошили соседей. Но вскоре Двалия стала все больше сбавлять скорость, а потом и вовсе перешла на шаг, постоянно оглядываясь через плечо. Нас догнал Виндлайер.
Он держался за голову обеими руками и всхлипывал.
– Я не могу! Не могу! Не могу! – повторял он снова и снова, так что вскоре уже даже мне захотелось его ударить.
Двалия вела нас обратно в город. Я дождалась, когда вокруг начались крепкие дома с застекленными окнами и деревянными крылечками. Тогда я уперлась обеими ногами и со всей силы рванула цепь на себя. Двалия не выпустила конец цепи, но остановилась и свирепо обернулась ко мне. Виндлайер стоял рядом со мной, отвесив дрожащую нижнюю губу и по-прежнему держась за голову.
– Отпусти меня! – твердо сказала я. – Отпусти, или я закричу и буду кричать, пока на улицу не выбежит много людей, и тогда я расскажу им, что вы похитители и убийцы.
На миг глаза Двалии широко распахнулись, и я подумала было, что победила. Но потом она наклонилась ко мне.
– Попробуй! – сказала она издевательски. – Давай. Нас видели, и найдутся те, кто нас узнает, не сомневаюсь. Но найдутся и те, кто поверит, что ты была с нами заодно, девчонка-служанка, которая впустила нас, чтобы мы ограбили и убили ту женщину. Потому что именно так мы им скажем, и Виндлайер заставит Керфа все подтвердить. Нас повесят всех вместе. Кричи, девчонка. Кричи!
Я уставилась на нее. Неужели такое может быть? Некому подтвердить, что я не виновата. Торговец Акриэль мертва, изрублена на куски. Горе утраты вдруг обрушилось на меня, будто удар под дых. Она умерла из-за меня. А ведь Виндлайер предупреждал. Я отступила от Пути, и вот опять кто-то умер. От моего прекрасного замысла сбежать от Двалии остались лишь клочья. Но вот опять – я жива, а та, кто помогал мне, мертва. Мне хотелось оплакать Акриэль, но горе мое было слишком глубоко для слез.
– Так я и думала, – насмешливо сказала Двалия, повернулась и яростно дернула за цепь.
Она вырвалась из моих покрытых синяками рук, и я обнаружила, что снова иду за Двалией в темноту.
Глава 16
Пиратские острова
Мне снилось похищение ребенка. Это был не сон, а настоящий кошмар. Шесть ночей подряд он преследовал меня, словно зловещее предостережение. Ребенка выхватывали из колыбели или уводили на празднике, крали ранним утром, когда дитя играло на свежем снегу. Но как бы ни происходило похищение, ребенка поднимали высоко-высоко, а потом он падал. И когда украденное дитя приземлялось, оно превращалось в чешуйчатое чудовище с горящими глазами и сердцем, полным ненависти. «Я приду и уничтожу будущее».
Эти слова – единственное, что оставалось неизменным в каждом сне. Я знаю: я всего лишь сопоставитель и в жилах моих течет лишь малая толика Белой крови. Но сколько я ни пытаюсь рассказать свой сон, меня прогоняют, утверждая, что это всего лишь обычный кошмар. Прекрасная Симфэ, ты – моя последняя надежда, выслушай же меня! Этот сон заслуживает того, чтобы внести его в архивы. Я сообщаю об этом не потому, что ищу славы или желаю, чтобы меня признали Белым, способным видеть сны, но лишь для того, чтобы… (Это все, что можно разобрать на обугленном клочке бумаги.)
Из найденного среди бумаг Симфэ
Долгие, тягучие дни на борту Совершенного были мне мукой мученической. Каждый день так походил на другие, что они сливались в один, который длился и длился, и я задыхался от его бесконечности.
