– После встречи с Бриггсом ты сам не свой.
– Извини, – коротко бросил он.
– Почему ты извиняешься?
Палец ангела чертил круги на диванной подушке.
– Встреча с ним подняла со дна кучу дерьма. Это связано… с моей помощью Шахаре в мятеже.
Брайс вспомнила их разговор с Бриггсом в подземелье Комитиума:
– Нет, Хант, ты совсем не похож на Бриггса.
Хант оторвался от экрана:
– Ты слишком мало меня знаешь, чтобы так говорить.
– Ты ради успеха мятежа рисковал жизнью ни в чем не повинных ваниров, людей… еще кого-то?
– Нет, – ответил Хант и поджал губы.
– Потому ты и не похож на Бриггса.
– Но я был слеп, – сказал он и снова скрипнул зубами. – Слеп очень ко многому.
– Например?
– Я же сказал – ко многому, – уклончиво ответил ангел. – Сегодня посмотрел на Бриггса, в кого они его превратили… Не знаю, почему на этот раз меня зацепило. Я часто бывал в этом отсеке подземелья… в смысле, допрашивал других узников и подозреваемых…
Его колено дрогнуло. Брайс это заметила.
– Ты знаешь, чем мне приходится заниматься, – сказал он, стараясь не смотреть на Брайс.
– Да, – тихо ответила она.
– Сам не знаю почему, сегодня увидел Бриггса и вдруг вспомнил собственное…
Он не договорил, припав к бутылке с пивом.
По телу Брайс разлился вязкий и очень холодный ужас. Он проник в живот, превратив в камень съеденную полчаса назад жареную лапшу.
– Сколько лет тебя держали в заточении после… после горы Хермон?
– Семь лет.
Брайс закрыла глаза, словно ее придавило тяжестью этих слов.
– Как и Бриггс, я утратил представление о времени. Астерийские застенки находятся еще глубже, чем следственный центр. Свет я видел, только когда тюремщики приносили еду. Дни там тянулись, как годы, а годы мелькали, будто дни… Когда меня выпустили, я попал к архангелу Рамуэлю, моему первому… владельцу. Он загнал меня в свою тюрьму, где я проторчал еще два года. Потом ему надоело развлекаться пытками. Рамуэль понял, что я куда полезнее, если охочусь за демонами и выполняю его поручения, чем гнию в подземелье.
– Хант, это же… Хел какой-то, – прошептала Брайс.
– Пока Рамуэлю не пришла мысль сделать меня своим личным ассасином, я целых девять лет не видел солнца, не слышал ветра. Я забыл, как пахнет дождь, как выглядит трава, река или гора. Я разучился летать.
Руки Брайс дрожали, и она скрестила их на груди, плотно прижав пальцы к телу.
– Я тебе… очень сочувствую.
Хант смотрел не на экран, а в прошлое. Это было видно по его остекленевшим глазам.
– Ненависть была единственным чувством, помогавшим мне не сдохнуть и не сойти с ума. Такая же, как у Бриггса. Никакой надежды, никакой любви. Только неутихающая ненависть. Я ненавидел архангелов, астериев, всю их шайку.
Глаза Ханта сейчас напомнили ей глаза Бриггса. Такие же опустошенные.
– Я не хотел убивать невиновных ради успеха мятежа Шахары, и это единственное различие между мною и Бриггсом. Тогда и сейчас.
Брайс инстинктивно взяла его за руку.
Только сейчас, обвив пальцы вокруг руки Ханта, она поняла, насколько рука ангела крупнее. И мозолистее, чем ее ухоженные руки. Мозоли царапали ее бархатистую кожу.
Хант посмотрел на их соединенные руки. Ее ногти цвета сумерек резко выделялись на фоне его темно-золотистой кожи. Брайс ждала, что он выдернет руку, и, пользуясь моментом, спросила:
– Неужели и сейчас ненависть является единственной движущей силой твоей жизни?
– Нет, – ответил он, поднимая на нее глаза. – Иногда, к кому-то или чему, но в целом… нет.
Брайс кивнула. Хант продолжал на нее смотреть. Не зная, как себя вести, она потянулась к таблице с перемещениями Даники.
– Тебе больше нечего сказать? – удивился Хант. – Ты высказываешь свое мнение по поводу и без повода. Обо всем и обо всех. Неужели после того, что ты услышала, тебе нечего сказать?
– Только то, что ты не похож на Бриггса, – ответила она, снова закидывая докучливую косу через плечо.
Хант нахмурился и хотел было убрать руку, но Брайс еще плотнее сжала пальцы.
– Может, ты и считаешь себя похожим на Бриггса, но я вижу тебя, Аталар, по-другому. Вижу твою доброту и… не знаю, как назвать. – Костяшки на ее пальцах побелели. – Ты многому не придаешь значения, но со стороны виднее. Бриггс – дрянной человек. Возможно, когда-то он примкнул к мятежникам, желая бороться за справедливость, но сейчас он заслуженно находится за решеткой. Ты не можешь сравнивать себя с ним. Ты – другой. И никогда не станешь таким, как он. Больше мне сказать нечего.
– Сделка, которую я заключил с Микаем, говорит об обратном.
– И все равно ты не похож на Бриггса.
От взгляда Ханта ей стало жарко.
Брайс убрала руку, попытавшись сделать это как можно непринужденнее. Хант с явной неохотой разжал пальцы. Брайс и это попыталась не заметить. Но она не удержалась и щелкнула по его шапочке, сдвинув набок:
– Слушай, а это тебе зачем?
– Просто шапочка, – ответил Хант, отталкивая ее руку.
– Она никак не вяжется с твоим обликом ночного хищника.
На мгновение Хант замер. Потом запрокинул голову и засмеялся. Брайс смотрела на вздрагивающий кадык, и у нее почему-то снова начали дрожать руки.
– Ох, Куинлан, – покачал головой Хант. Он сорвал шапочку и нахлобучил на голову Брайс. – Какая же ты безжалостная.
Брайс улыбнулась во весь рот, повернула шапочку козырьком назад и зашелестела бумагами:
– Давай посмотрим еще раз. Поскольку Бриггс был арестован, а Королева Змей отсутствовала… возможно, мы что-то упускаем из событий той ночи. Все-таки странное совпадение: Рог украли из Храма Луны не когда-нибудь, а в ночь дежурства Даники.
Хант подвинулся ближе. Его бедро коснулось согнутой ноги Брайс. Он всмотрелся в бумаги, разложенные у нее на коленях. Брайс смотрела, как его глаза бегают по строчкам. О тепле бедра, коснувшегося ее ноги, она старалась не думать. О крепких мышцах – тоже.
Хант поднял голову. Только сейчас, когда его глаза оказались совсем близко, Брайс увидела, что они совсем не черные, как она думала раньше, а темно-карие.
– Мы идиоты, – сказал ангел.
– По крайней мере, ты произнес «мы». Это обнадеживает.
Он засмеялся, но не отодвинулся. Не убрал свое сильное бедро.
– Внешние храмовые камеры. Они ведь работали в ночь похищения Рога.
– Можно подумать, что умники из Тридцать третьего не проверили это еще два года назад. Они заявили, что отключение первосвета сделало любые записи видеокамер совершенно бесполезными.
