Хант едва удержался от желания подойти к ней и взять за руку.
– Но ее больше нет, и яркие краски не появляются… Все не так, как было. Ты не думай, больше я не буду о ней говорить. Вроде бы пора и перестать. Столько времени прошло. Но у меня не получается. Стоит слишком близко подойти к правде моей новой реальности, мне хочется бежать без оглядки. Я страшусь быть собой. Я и танцы забросила, потому что они мне напоминают о ней. Мы постоянно танцевали. В клубах, на улицах, в квартире, а еще раньше – в университетском общежитии. Я не позволяю себе танцевать, поскольку раньше танцы дарили мне радость. А теперь… я не могу, не хочу прежних ощущений… Знаю, это звучит глупо и сентиментально.
– Вовсе не глупо, – тихо ответил Хант.
– Прости, что гружу тебя своими бедами.
– Меня, Куинлан, ты можешь грузить в любое время суток, – предложил Хант.
– У тебя это звучит довольно… неприлично, – усмехнулась Брайс.
– Я такого не говорил. Ты первая сказала.
От ее улыбки у Ханта сдавило грудь. Но вслух он сказал другие слова:
– Я знаю, Куинлан, ты все равно пойдешь дальше, даже если положение дерьмовое.
– Откуда такая уверенность?
Хант подошел к ней. Чтобы видеть его глаза, Брайс запрокинула голову.
– Внешне ты можешь изображать из себя лентяйку и грубиянку, но в глубине души ты не сдаешься. Ты знаешь: стоит сдаться – и они победят. Все «змеепридурки», как ты их называешь. Они выиграют. Поэтому твоя жизнь… не просто существование, а полноценная, счастливая жизнь – самый сильный удар, какой ты можешь нанести по ним.
– По той же причине и ты продолжаешь бороться?
– Да, – ответил Хант, проведя рукой по татуированному лбу.
Брайс что-то промычала себе под нос, еще раз перемешав содержимое сковородки.
– Что ж, Аталар. Тогда мы с тобой повременим вылезать из траншей.
Ангел улыбнулся так, как очень давно никому не улыбался. Может, вообще никогда.
– Мне приятно слышать эти слова, – сказал он.
Глаза Брайс еще потеплели, а веснушчатые щеки покраснели.
– Там, в баре, ты сказал: «До встречи дома».
Да, сказал. И потом старался не думать о сказанном.
– Тебе полагается жить в казарме или там, где велит Микай, но если мы все-таки распутаем это дело… если хочешь, живи здесь. Эта комната твоя.
От ее предложения по телу пошла теплая волна.
– Спасибо, – только и сумел ответить он.
Ничего другого и не требовалось.
Брайс наполнила рисом две глубокие тарелки, положила сверху мясо и овощи.
– Не ахти какой деликатес, но… прошу, – сказала она, протягивая тарелку Ханту. – И прости за мой срыв.
Хант смотрел на груду мяса и риса, от которой шел пар. Он бывал в домах, где собак и то кормили более изысканной пищей. Но он улыбнулся… хотя ему почему-то снова сдавило грудь.
– Извинение принято, Брайс Куинлан.
* * *
На комоде сидел кот.
Брайс едва подняла отяжелевшие от усталости веки.
Глаза цвета предрассветного неба пригвоздили ее к постели.
«Что ослепляет Оракула, Брайс Куинлан?» – послышалось у нее в мозгу.
Она попыталась ответить, но сон тут же потянул ее в свои объятия.
Глаза кота сверкнули. «Что ослепляет Оракула?»
Она сражалась с предательски закрывающимися глазами, понимая, что кот ждет ответа.
«Ты знаешь», – мысленно ответила она.
«Единственную дочь Короля Осени вышвырнули из дома, словно мешок с мусором».
Кот либо догадался об этом еще на скамейке у храма, либо шел за нею по пятам, чтобы удостовериться, в чью виллу она попытается войти.
«Он убьет меня, если узнает».
Кот поднял лапу. «Тогда соверши Нырок».
Брайс снова попыталась говорить вслух. Сон крепко держал ее, и потому она спросила мысленно: «А что потом?»
Котовые усы дрогнули. «Я тебе уже говорил. Потом разыщи меня».
Ее веки сомкнулись. «Зачем?»
Кот наклонил голову. «Чтобы мы закончили все это».
53
Дождь не прекращался всю ночь. Утро тоже выдалось дождливым. Брайс сочла это знаком, предвещающим дерьмовый день. Продолжение вчерашнего дерьмового вечера.
Сиринкс отказывался вылезать из-под одеяла. Не действовали никакие уговоры, даже обещание покормить его до, а не после прогулки. Когда ей все же удалось вытащить его на улицу (Хант дежурил у окна), дождь из приятной мороси превратился в жуткий ливень.
У дома, спрятавшись под навесом, сидела толстая жаба, ожидая, когда мимо пролетит какой-нибудь маленький бедолага-ванир. Увидев Брайс и Сиринкса, жаба насторожилась, тем более что последний сердито заурчал.
– Уползай, – пробормотала жабе Брайс.
Дождь барабанил по капюшону ее плаща. Она чувствовала, что жаба продолжает следить за ними. Маленькая тварь, не больше ее кулака, а ведь умеют нагонять страху. Особенно на все породы спрайтов. Даже защищенная стенами библиотеки, Лехаба до смерти боялась жаб.
Темно-синий плащ не уберег Брайс от дождя, и вскоре ее белая футболка и черные легинсы насквозь промокли. Казалось, дождь лил не сверху, а поднимался снизу. Вода попала и в ее зеленые резиновые сапоги и теперь хлюпала на каждом шагу. Ветер раскачивал мокрые кроны пальм, и их набрякшие листья сердито шипели.
Во вчерашним выпуске новостей эту весну назвали самой дождливой за всю историю метеонаблюдений. Брайс не сочла это преувеличением.
Когда они вернулись, жаба сидела на прежнем месте. Сиринкс завершил все свои утренние дела в рекордно короткий срок, и Брайс не пришлось его подгонять. Поскольку ноги у нее промокли насквозь, встреча с очередной глубокой лужей никак не влияла на ее состояние.
Жаба угрожающе высунула язык, но отпрыгнула в сторону.
Хант стоял у плиты и готовил завтрак. Пахло беконом. Брайс сняла плащ, с которого сразу же натекла лужица.
– Есть хочешь? – спросил он.
– И так сойдет.
– Перед выходом тебе обязательно нужно что-то съесть.
Брайс отмахнулась и стала наполнять кормом миску Сиринкса. Она стояла спиной к плите, а когда повернулась, увидела, что завтрак уже готов и Хант протягивает ей тарелку, где лежала яичница с беконом и толстый ломоть поджаренного черного хлеба.
– Все эти дни ты почти ничего не ела, – упрекнул он. – С этим пора кончать.
– Оставь свое мужское доминирование! Нечего указывать, когда мне есть.
– А если это не мужское доминирование? Просто дружеский совет. Вчера у тебя был паршивый вечер. Возможно, ты скверно спала. Голодная, ты превращаешься в злюку.
