Когда Ольга вышла из ванной, она застала царя обезьян пьющим чай и меланхолично наблюдающим за неспешным снегопадом за оконным стеклом.
– В смысле? – не поняла девушка. – Ты что, не приготовил нам завтрак?
– Ты наблюдательна, как буддистские монахи, которые обучаются созерцанию долгие годы своей земной жизни.
– Издеваешься?
– Да, – честно признался китаец. – Ты – моя ученица. Поэтому отныне ты должна готовить пищу и кормить меня – своего учителя.
– Но ты же ничему не учишь меня! – искренне возмутилась блондинка, разжигая конфорку плиты. Уж с яичницей-то она по-любому справится. Не захочет есть, пусть себе ходит голодным. Учитель, блин…
– Ошибаешься, Аолия. Ты даже не замечаешь, как учишься.
– Ок, и чему же я, интересно, научилась?
– Петь хвалебную песнь обо мне, – довольно сказал Сунь Укун и улыбнулся.
– Сунь Укун, Сунь Укун, как же ты хорош! – через мгновение заголосила несчастная блондинка. – Великий Мудрец, Равный Небу! Прекрасный царь обезьян! О мой премудрый учитель! Бесценны твои уроки! Учи меня своей мудрости! Веди меня за руку по пути просветления!
– Хи-хи-хи! Какая хорошая песня! – Китаец удовлетворённо захлопал в ладоши.
– Хоть бы уж рифма там была, что ли… – уныло сказала Ольга, поливая сковородку маслом и разбивая два яйца.
– Ты ничего не понимаешь, женщина! Это же фу!
– О да! Это – фу! – тут же охотно согласилась блондинка. – А ещё тьфу, фигня и бредятина! И ещё много разных некрасивых слов, но я воспитанная девушка и матом не выражаюсь.
– Фу – это такая вэнь. Ритмическая. Поэма. Хвалебная ода.
– Фу – это вэнь. Ну типа так бы сразу и сказал! Всё понятно! А твоя вэнь – это что?
– На вашем северном варварском языке это означает «поэзия». Рифма в этих стихах случайна, неочевидна и необязательна. Все фу держатся лишь на ритмической организации, на определённом количестве слогов в строке, музыкальной линии, параллелизме и отсутствии цезуры! И вообще… – помолчав, добавил он. – Чего ты от меня хочешь, женщина? При переводе текста с чудесного языка Поднебесной на ваше грубое северное наречие рифма теряется, сохраняя лишь самую суть вэнь.
Ольга поставила на стол две тарелки с яичницей, порубила одну розовую краснодарскую помидорку в качестве гарнира и по-быстрому заварила себе кофе.
– Ну хорошо, – сказала она, присев за стол. – Я уже готова согласиться, что всё это очень глубокомысленно, красиво и здорово. Просто не для средних умов, да? Но, может быть, мне всё-таки можно больше не петь эти ваши фу?
– Нельзя. Как тогда ты сможешь наслаждаться высокой поэзией Поднебесной?
– Мама-а…
– При чём тут твоя благочестивая мать?
– Ой, всё…
Когда они вышли на улицу, старая пластинка заиграла ту же мелодию. Царь обезьян возмущённо пыхтел и отплёвывался от крупного и частого снега, который сыпал с самого утра. Они пробирались по диагонали через двор по занесённой снегом тропинке, которую Ольга пыталась хоть как-то протоптать сапогами в надежде, что китаец будет идти след в след и хоть сегодня умудрится не упасть.
Но он, конечно, всё равно падал. Это карма. Без вариантов.
Она не оборачивалась, а смысл? Просто останавливалась, услышав очередное его ругательство, и терпеливо ждала, возведя очи к небу. Когда они вышли к остановке, несчастный Сунь Укун был снова похож на тощего снеговика или на ходячий сугроб.
– Да как ты так ходишь?! – всплеснула руками блондинка.
– Да как вы так живёте, северная женщина?! – возмущённо простонал китаец.
– Ты оглядись вокруг! Красиво же! Романтично! – начала было убеждать Ольга, но, наткнувшись на холодный взгляд мужчины, поняла, что такой заснеженной романтики ему не понять. По-любому.
– В таком виде тебя в автобус никто не пустит, – ещё раз скептически окинув взглядом запуганного Мудреца, решила девушка и принялась оббивать с него снег сначала перчатками, а потом, когда они промокли, просто голыми руками.
Китаец молча стоял, едва сдерживая слёзы, глядя тяжёлым взглядом исподлобья на окружающий мир.
– Ну и чего ты молчишь?
– Смиренно жду, когда меня перестанут избивать.
– Уже перестала, не бухти. Вон, смотри, автобус едет.
Царь обезьян сразу повеселел и влетел в салон даже раньше двух бабушек-пенсионерок, перегородивших вход, он просто перепрыгнул через их головы с воплем «хи-хи-хи!» и, повиснув, закачался на горизонтальном поручне, как груша.
– Молодой человек! Обнаглели мигранты вконец, а?! Сейчас живо вылетишь отсюда! – мгновенно наехала на него худая неулыбчивая кондукторша такой же азиатской внешности.
– Извините его, – крайне вежливо сказала Ольга, с нажимом стягивая китайского друга вниз за ногу. – Веди себя прилично! – шикнула она ему и быстренько расплатилась за проезд.
Свободных мест не было, да, кстати, Сунь Укун и не собирался садиться. Он бегал от окна к окну, прыгал, таращился и хохотал.
– Держись за поручни, упадёшь ведь!
– Женщина! Я – Сунь Укун, прекрасный царь обезьян! Я не упаду в вашей демонической повозке! Равновесие – моё второе и… мя! – договорил он, шмякнувшись на пол на особо крутом повороте.
– Ну осторожнее, молодой человек! – вновь возмутилась кондукторша, но с места не встала, предоставив возможность глупому азиату самому решать свои проблемы. – Понаехали тут, акробаты… – пробурчала она, отвернувшись к окну.
Ольга победно улыбнулась и сделала локтем международный знак «йес!».
– Ну что, доволен? – спросила она, когда мрачный китаец, наглаживая ушибленную поясницу, встал рядом с ней.
– Нет, Аолия, я недоволен. Мне не в чем проявить себя! – горько вздохнул он. – Сумасшедшие демоны, управляющие вашими повозками, не преклоняются передо мной. Грубая женщина с фигурой нищего крестьянина, отрывающая цветные бумажки от рулона на собственном животе, грубит мне. Ты мне не помогаешь и не поёшь каждую минуту хвалебную песнь. Меня никто не любит. Я никому не нужен. Печаль…
Рыжая дворняга, почти по шею утопая в сугробах, проводила парочку до остановки, а потом ещё минут десять наблюдала, как блондинка счищает с китайца снег.
Конечно, мужчина был чем-то похож на Сунь Укуна. Хотя в этой странной одежде как-то и не очень… Или всё-таки похож? Вот если бы посмотреть на него в сияющих доспехах или хотя бы в традиционных китайских одеждах, а так…
За столько сотен лет она уже и запамятовала, как выглядела обезьяна. Да и проведя все эти годы в заточении, Великий Мудрец мог здорово измениться как внутренне, так и внешне. Все они изменились. Даже У Мован в прежние годы был лишь грубым, вульгарным бычарой с задранным хвостом, немытыми копытами и с полным отсутствием интеллекта….
