«А тебе говорили, не связывайся с китайцами!»
«Я вообще не понимаю, как можно ложиться с узкоглазыми, неграми и дагами».
«Пекинский университет объявляет следующий год Годом дружбы с МГУ…»
«Проверь квартиру, он по-любому что-то украл».
«Печальки-и…»
Она практически закрыла «окно», но последнее сообщение было в стихах:
Холод, холод, зима, зима…
Засыпает мой путь вьюжно.
В шубы кутаются дома
Дружно.
Как мороз пробирает грудь,
Ветер тучи кидает вольно,
И у сердца короткий путь,
Больно.
Хлопья крупные, как творог,
Засыпают весь день вчерашний.
А решишь шагнуть за порог –
Страшно.
Так бы вдруг разорвать стихи,
Поцелуя ждать под омелой.
Ночь укроет мои грехи
Белым.
Верить в то, что напишет бог.
Под луною разбойным свистом
Целовать ледяной цветок
Чистым.
Замерзающий человек,
Я вернусь сквозь века и грезы
И сниму с твоих мягких век
Слёзы…
– И вовсе не в тему, – вздохнула она, чувствуя, как тяжелеет комок в горле.
За окном опять шёл снег. То, что солнце встало, было ясно по изменившемуся цвету серого неба, полностью обложенного снежными тучами. Ольга поставила кружку с недопитым чаем на стол, влезла в джинсы и свитер, накинула шапку и пуховик, подхватила рюкзак и в коротких зимних сапогах вышла из дома.
На остановке все были шумными и радостными. Девушка тяжело смотрела на них исподлобья и молчала. Только в автобусе она вспомнила, что не взяла наушники, и, коротко вздохнув, отвернулась к окну.
На Театральной площади уже катали в колясках всех, кто готов был заплатить. Дети неслись со снежных горок, голубые ели были украшены гирляндами, которые вечером будут светиться и сверкать. Ольга прошла мимо площади, не останавливаясь.
Дошла до улицы Чапаева, а потом до Рахова, где повернула с Московской вправо. Кажется, поднялся ветер. Она долго шла, ни о чём не думая, а ледяные снежинки летели ей в лицо, комками налипая на нарощенных ресницах. Ну и пусть. Пусть.
Девушка пришла в себя, только когда цивилизованная часть города осталась позади и начался глубокий частный сектор, упирающийся в подножие горы. Ольга остановилась, спрятав руки в карманы. Где же это? И зачем она вообще пришла сюда?
…Пару минут она оглядывалась по сторонам, щурясь от крупного частого снега, пока не разглядела знакомые белые стены, возвышающиеся над почти ушедшими в землю старыми домишками, как крепость. Там всё было, как и тогда.
Безлюдный двор, занесённый снегом почти по пояс. Лай собак из соседнего перекрёстка. Закрытые ворота непонятно как работающего отеля. Но что-то выбивалось из общей картины. Быть может, фигура мужчины, сидящего у забора?
Китаец был почти полностью заметён снегом. Возможно, она бы и не узнала его, если бы не яркий розово-голубой шарф, её шарф, мелькнувший среди всей этой зимней белизны, как светофор. Её учитель сидел, привалившись к столбику ворот и обхватив руками колени, и спал. Или уже нет?!
– Укун, – осторожно позвала девушка, опускаясь на колени рядом с ним и стряхивая снег с его головы, лица и плеч. – Укун! – повторила она громче и сильно толкнула его в плечо, но он не отреагировал.
«Скорую»? А он без полиса. И сколько ему лет? Он утверждает, что больше тысячи! Сколько же он тут сидит? Какова степень обморожения? Что сказать диспетчеру? Есть ли пульс? А у него вообще был пульс? Он же демон…
– Укун!!! – изо всех сил заорала блондинка ему в лицо.
Его белые от снега ресницы дрогнули, и через несколько долгих мгновений китаец открыл глаза.
– Укун! Ты жив! – Ольга счастливо затрясла его за плечи, не зная, реветь или смеяться.
– Мата? – с озадаченным взглядом спросил он. – Кто ты, благочестивая сундари, разбудившая меня от белого сна вечности?
– Чё?.. – на секунду зависла девушка. – В смысле – кто я?! Это же я, Ольга!
– Мата Ольга, зачем ты трясёшь меня за плечи?
– Да потому что я рада тебя видеть и рада, что с тобой всё в порядке, Укун!
– Кто такой Укун, с которым ты говоришь, благочестивая? Разве в этой белоснежной пустоши есть ещё кто-то, кроме нас двоих?
– В смысле? – уже неслабо напряглась блондинка. – Это же ты Укун! Сунь Укун, прекрасный царь обезьян, Великий Мудрец, Равный Небу… Рождённый из небесного камня на вулкане… И ещё ты какие-то там персики украл… – сбивчиво объясняла она.
– Нет, мата, – всхлипнув и пустив слезу, ответил китаец. – Я не тот отважный сахиб, которого ты ищешь и который так дорог тебе…
– Ты сдвинулся, что ли? Бесишь меня!
Он выдержал долгую театральную паузу, заняв её рыданием и утиранием носа заснеженным рукавом куртки, и выдал:
– Прости меня, благочестивая сундари, я всего лишь жалкий, ничтожный раб, недостойный твоего прикосновения, и имя мне – Хануман!
– Ой, всё…
P.S.
Царевна стояла за окном в саду абсолютно обнажённая. Её белые стопы утопали в мягкой зелёной траве. Она наклонилась, сорвала цветок с карликового персикового дерева, ощутила его тонкий аромат и прошла вперёд.
Где-то очень далеко внизу шумел город, но царевна отсюда не слышала его звуков. Мимо проплыло маленькое облачко. Яшмовое Личико наклонилась, чтобы посмотреть вниз.
Её голова начала кружиться, и она, испугавшись, отступила на два шага назад, но, быстро совладав с собой, вновь вернулась на самый край площадки и тонко улыбнулась, на мгновение обнажив идеальные белые зубы.
– Я даже не сомневалась, что это сработает. Древняя магия десятитысячелетней царицы лисиц не могла утратить своей силы. Сунь Укун будет моим…
P.P.S.
Войдя в свой кабинет, демон-бык увидел за окном обнажённую царевну и, хмыкнув, уселся в кожаное кресло, любуясь видами. Всё сложилось даже лучше, чем он рассчитывал. Конечно, за исключением того, что ему так и не удалось убить обезьяну.
Должно быть, эта голая дурочка считает, что все её планы удались. Что ж, пожалуй, стоит немного подыграть ей, а когда она отвлечётся, в ту же секунду одним движением руки свернуть её фарфоровую шейку.
У Мован встал и задумался, эта идея нравилась ему всё больше и больше.
Однако, быть может, это стоит сделать немного погодя?
Он умеет ждать…
