– В чем, Клара Порфирьевна?
– Найти убийцу Лесика.
– Но я… вряд ли я справлюсь.
– Я не прошу вас совершить чудо или подвиг. Я просто хочу, чтобы вы… как человек объективный, умный и, самое главное, нездешний вникли в ситуацию, которая сложилась в этом городе и привела к убийству моего сына.
– Мой шеф, начальник Пресс-службы, послал меня сюда освещать происходящее как представителя нашей ведомственной полицейской прессы.
– Одно другому не помешает, Екатерина. И вам, и мне нужна информация. Для статьи вашей нет лучшей концовки, чем поимка убийцы. А для меня это… – Кабанова умолкла и снова глубоко затянулась сигаретой. – Я хочу знать, кто это сделал. Это все, что мне надо от вас. Чтобы вы узнали, докопались. Или как-то получили информацию, когда докопаются эти, здешние. Хотя я в это не верю.
– Почему вы не верите, Клара Порфирьевна?
– Сначала скажите – вы согласны мне помочь?
– Я, как и вы, хочу найти убийцу вашего сына.
– И вы напишете статью – всю правду, без купюр об этом. Я вам разрешу. Они не разрешат, а я разрешу, и вы всегда сможете сослаться на меня как на источник информации.
– Хорошо. Хотя пока до этого далеко.
– Тогда по рукам. – Кабанова выбросила окурок и тут же вытащила новую сигарету, прикурила.
Катя смотрела на нее – мать, сын которой убит так страшно. Ее лицо, опухшее от слез, сейчас как маска. Но она не плачет. И руки ее не дрожат. И голос ровный. И одежда в полном порядке. Только она вся в черном, в глубоком трауре. Черные брюки, черная кашемировая водолазка, черный плащ, туго стянутый на талии. Темные круги под глазами. Черные, черные глаза, в них сейчас лучше не глядеть. Кабановой пятьдесят девять лет. Она красит волосы в пепельный цвет и занимается фитнесом. У нее, по слухам, личный тренер. Она перфекционистка. В прокуратуре ее за глаза называют Порфирий Петрович.
– Вы сказали, что вашего сына в городе все ненавидели, – осторожно произнесла Катя. – Это как-то связано со стройкой?
– Естественно. Как только он объявил, что его компания собирается строить в Староказарменске мусороперерабатывающий завод, все и началось.
– Весь город против строительства, все жители. Вашему сыну следовало прислушаться к общественному мнению и не идти так грубо и демонстративно напролом…
– Да мы… он слушал! Разве мы не слушали их? Не пытались договориться? Разве он не хотел все как-то сгладить, уладить? Два митинга прошли спокойно – относительно, хотя эти уже горлопанили и писали лозунги. А мы… то есть сын… он пытался объяснить, привлекал специалистов, они выступали перед горожанами – на митингах, на собраниях. Объясняли, что это не завод по сжиганию мусора, а высокотехнологичное современное производство по переработке отходов. Черт, они же сорок лет сидели на этой своей свалке Красавино! Они терпели этот полигон сорок лет! Чего ж тогда-то не выступали, не митинговали? Они начали орать и требовать, лишь когда полигон законсервировали и сын объявил о планах строительства завода. А куда мусор девать из Красавино? А куда его девать из соседней Балашихи, с Кучинского полигона, который воняет на всю область? Где самое место заводу по переработке этого их говна, которое они накопили здесь сами за сорок лет? Это же их мусор, их отходы, их свалка! Где, где строить этот завод? В соседней Балашихе? Там тоже все против. В Люберцах? И там против. В Щелково? Или возить в Серебряные Пруды? Там тоже все начнут митинговать. Возить на север под Архангельск? Там бунтуют, все против. Возить в тундру, на Новую Землю? Так этот мусор станет не золотым тогда – алмазным! И там уже тает вечная мерзлота. Там уже не построишь предприятий. Мы опоздали. Чтобы окончательно не утонуть в собственном дерьме, надо что-то предпринимать уже сейчас – надо делать, строить. Технологичное, экологичное, как он и предлагал! Мой сын! Он был новатор, энтузиаст, он был пионер своего дела!
Начав свой монолог тихо, Кабанова сейчас почти кричала. Но вот она смолкла, взяла себя в руки.
– Противники строительства боятся, что сюда будут свозить мусор со всей области и из Москвы, – возразила тихо Катя. – Что этот завод повлияет на экологию, на здоровье людей, потому что будут выбросы, канцероген. Они боятся, что никто не захочет покупать недвижимость в Староказарменске, рядом с мусорозаводом, что их дома и квартиры обесценятся. Что все, что они имеют, чем владеют, обратится в прах. Что будут болеть их дети. Что уроды будут рождаться.
– Со свалкой-то раньше покупали недвижимость, строили. И детей рожали.
– К свалке все привыкли за сорок лет. Видимо, считали ее частью инфраструктуры. Я говорю это все потому, что страхи, опасения людей абсолютно справедливы. И вы, как прокурор, не можете этого отрицать.
– Они убили моего сына. А вы требуете от меня, чтобы я им сочувствовала?
– Они люди, Клара Порфирьевна.
– Я тоже человек. И мой сын Лесик был человек. И он не хотел зла этому городу. Он желал…
– Сделать на строительстве и производстве большие деньги. Капитал.
– Деньги… Конечно, раз вы согласились вникать во все это в моих интересах, речь рано или поздно должна была о них зайти. – Кабанова кивнула. – Деньги… средства… Откуда у моего сына такие средства. Вот о чем орали, писали и болтали все эти последние два месяца. Вы, наверное, сами читали и слышали.
– Я хочу услышать от вас, раз я буду работать на вас в этом деле.
– Когда с моим первым мужем – отцом моих детей произошел трагический несчастный случай, я осталась одна с малолетками на руках. Я работала в районной прокуратуре помощником прокурора, жили мы в Люберцах. Муж мой был дантистом, очень хорошим мастером, он изготавливал зубные коронки. Мой второй муж как раз был его пациентом. Он приехал в зубную клинику, узнал, что доктор Кабанов умер и… пришел на его похороны. Там мы познакомились. Он тоже был врач, очень известный уже тогда. Офтальмолог. Старше меня на двадцать лет. Вдовец. И я вдова с маленькими детьми. Он взял меня с детьми замуж. Он усыновил моих детей, воспитал их, был им настоящим отцом. Он их любил. И он очень любил меня. И я его любила. Он построил свою офтальмологическую клинику, которую знают все, у кого проблемы со зрением. Он сам делал операции. У него были золотые руки. Клиника приносила немалый доход. Он работал всю свою жизнь, зарабатывал деньги. Вкладывал их с умом, получал прибыль. Он умер от рака три года назад. И весь капитал завещал моим сыновьям. Вот откуда у нашей семьи такие большие деньги. Мой младший сын Петя не интересуется бизнесом. И он молод еще. А Лесик был прирожденный коммерсант. Клиника приносит доход до сих пор. Но он бизнесмен, его влекли новые горизонты, новые вложения. И я его только поощряла.
Кабанова снова закурила.
– Да, я гордилась, что мой сын богат и независим. А то послушаешь нынешних диванных крикунов, что пишут гадости в интернете, так у нас, у сотрудников правоохранительных органов, вообще вроде как ничего не должно быть. Чтобы мы были все сплошь нищеброды. И чтобы родственники наши тоже были босые и голодные, и дети сопливые голупузые… Вот тогда, может быть, на нас эти комментаторы в соцсетях глянут благосклонно, и то вряд ли. Чего только про нас не писали – откуда деньги, Клара? Лесик – мажор. Бизнес-прокурорша – это про меня… И коллеги мои в прокуратуре, думаете, не знаю, что говорят за моей спиной? Осуждают. А за что? За то, что я удачно вышла замуж, будучи вдовой с детьми? Что мой муж был знаменитый врач и богатый человек? Что он не пропил свои деньги, а передал их детям, и сын захотел приумножить свое наследство? За это нас так ненавидят все? Почему у нас так ненавидят людей, которые хоть что-то делают полезное? Двигают прогресс?
