– Меня бы в отделе моем не держали, если бы я не мог быстро достать то, что нужно. Врунья ваша прокурорша, Катя. Но это еще не все. Есть новости и о других.
– О ком?
– Любопытная информация о Викторе Хлопове.
– А кто это? – Катя смотрела на них с Вилли с недоумением.
– Как кто? Это наш официант из ресторана «Сказка», который уже дважды успел побывать в поле зрения следствия. – Гектор хмыкнул. – Он действительно сейчас живет в Горянках вместе с семьей своей жены. Но до этого с самого рождения он жил по адресу Люберцы, улица Строителей, дом 22 А.
– И что в этом такого?
– Тот же самый адрес проживания указан в личном деле прокурора Кабановой – в те времена, когда она еще работала помощником прокурора Люберец. У нее с первым мужем была в доме на улице Строителей трехкомнатная квартира, они жили там с детьми. А наш официант Хлопов проживал с родителями в том же доме, только в соседнем подъезде. И еще – они с Лесиком Кабановым ровесники, с одного года.
– Третью новость огласи, – попросил Вилли Ригель, застегивая молнию на набитом военном бауле спецназа, снимая его со стола и ставя в угол у двери.
– Миша Эпштейн… примерный отец четырех детей от двух браков. – Гектор состроил непередаваемую словами мину на разбитом лице. – Он и правда вчера посетил Центральную музыкальную школу в Москве, где проходил прослушивание его средний сын-вундеркинд. Вот только… прослушивание началось в девять часов и закончилось в десять. А затем Миша Эпштейн покинул школу и куда-то отчалил.
– Откуда вы узнали? – спросила Катя.
– В семь утра сегодня разбудил преподавателя музыки Эпштейна-младшего: Але! Вас приветствует Федеральная служба безопасности, давай колись… Старичок меня с КГБ перепутал по старой памяти и все мне выложил сразу. Миша Эпштейн даже не остался на оглашение результатов прослушивания ребенка. Он куда-то дьявольски спешил. Куда?
– Вот мы сейчас и узнаем. – Вилли Ригель двинулся к двери. – Сам его приведу.
Он вышел.
– Вы вчера себя вели как… храбрый оловянный солдатик. – Гектор смотрел на Катю, улыбался. – Защитить меня хотели. Спасибо. Запомню это.
– Я ничего не сделала. Просто позвонила Вилли. Вы сами сделали то, что мало кто смог бы.
– Ну, намерение-то у вас имелось встать со мной плечом к плечу в битве. Я по вашим глазам видел. Порыв дорогого стоит…
– Что за тон? Ты очумел? Ты в своем уме, майор? Куда ты меня тащишь?!
В дверь буквально влетел, пущенный, как камень из пращи, сильной рукой Вилли Ригеля, Патриот Абрамыч – Михаил Эпштейн.
– Гестапо чертово! – орал он. – Вчера порезвились с этими кретинами – атаманцами? Пар выпустили? Мало вам? Теперь за меня взялись с утра? Что ты ко мне привязался?
– А то, что лгать не надо мне в глаза. – Вилли Ригель надвигался на Патриота Абрамыча. – Гестапо свое в задницу засунь или я сам тебе сейчас…
– Уберите от меня сумасшедшего немца! – Эпштейн кинулся к Кате и спрятался за нее. – Урод! Фашист! Опять ко мне привязался с какими-то бреднями!
– Михаил Абрамович, вы нам солгали. – Катя заслонила его собой. – Вилли, прекратите! Я серьезно! Прекратить базар!!
Она и сама от себя не ожидала такого тона. Вилли Ригель поперхнулся ругательством, готовым слететь с его языка в адрес лжеца. Гектор удивленно-восторженно присвистнул.
– Всем молчать. – Катя повернулась к ним спиной, лицом к Эпштейну: – Ответьте мне, я вам не враг. Вы были вчера на прослушивании сына в музыкальной школе всего час – с девяти утра до десяти. Затем уехали. А Фиме и нам сказали, что пробыли там до возвращения сюда, в город. Не отрицайте, учитель музыки вашего сына сообщил, что вы покинули школу сразу, как ваш мальчик прошел прослушивание. Где вы были потом? Куда вы поехали? С кем вы встретились?
– Старикан из школы все перепутал. – Михаил Эпштейн выпрямился.
– Он не перепутал. А вы нам и Фиме солгали. Он огорчится, когда узнает. Скажите лучше нам сейчас, здесь – где вы были, что делали. Это останется между нами. Обещаю.
– Ничего я вам говорить не стану. Мое личное дело. Я взял отгул на полдня.
– Вы приехали в Малаховку и встретились с Бояриновым?
– Какого черта мне куда-то пилить, когда мы сидели с ним в одном кабинете?!
– Мало ли, конспирация. – Катя пожала плечами. – Может, вы выступали в роли посредника?
– Посредника в чем?
– Вы нам скажите.
– Я не встречался с Аристархом! На черта он мне сдался? И я не приезжал в чертову Малаховку. Я был в другом месте.
– В каком?
– Не ваше дело.
– С кем?
– Не ваше дело. – Эпштейн гордо скрестил руки на груди.
– Вы работали с Аристархом Бояриновым достаточно долго. Сидели здесь в одном кабинете. Вы человек умный и наблюдательный. Вы могли что-то заметить, разузнать. То, что представляло… ну скажем, опасность для вас или же для того, в чьих интересах вы действуете как посредник. И вы решили, что… Эксперт говорил нам, что Аристарх в роще не боялся человека, с которым встретился. Возможно, потому что знал его хорошо и считал слабее себя. Не чувствовал угрозы.
– Что вы плетете? – Эпштейн сунул в рот большой палец и впился зубами в ноготь – жест непроизвольный, свидетельствующий о волнении, о смятении.
– Так я права? – спросила Катя.
– Нет. Нет! Что вы себе все напридумали обо мне? Какой из меня убийца?
– Тогда скажите правду – где вы находились после десяти часов?
– Я… я поехал… я поехал к своей любовнице.
Гектор расхохотался.
– Ты чего ржешь, урод? – Эпштейн вспыхнул. – Ты сам как король Фарух! Бабник! А я… Катя, можно я вас так буду называть? Катя, послушайте меня, вы одна здесь человек адекватный и непредвзятый в этом логове негодяев – войдите в мое положение! Она замужем, понимаете… у нее муж, дети… я женат, у меня тоже семья. Мы встречаемся украдкой, выкраиваем часы. Я так счастлив с ней! – Патриот Абрамыч неожиданно всхлипнул. – Я понимаю, ничего не возможно изменить – ни она мужа не оставит, ни я уже не разведусь, не решусь на третий брак, но… Это сильнее нас. Я сбежал из школы. Да, я даже не стал ждать оглашения результатов своего дорогого мальчика, потому что она… у нее было окно свободное. И я помчался на крыльях любви. Катя, поймите меня!
– Вы Фиму оговариваете постоянно за его чувства к Герде.
– А, что вы меня слушаете. – Патриот Абрамыч махнул рукой.
– Фамилия и адрес любовницы, – потребовал Вилли Ригель.
– Черта с два тебе скажу, немец, – Патриот Абрамыч подбоченился.
– Посажу в камеру до тех пор, пока не скажешь.
– Сажай. Ты только на это и способен.
