Священник согласно склонил голову, после чего обратился к дружиннику на незнакомом Андерсу древнерусском. Тот молча выслушал иеромонаха, и, хотя на его лице отразилось недовольство, он жестом подозвал двух воинов и направил их ко мне. К моему удовлетворению, одним из них оказался мой старый русобородый знакомец по ночному бою. Крякнув, они подхватили меня, рывком поставив на ноги, – и тут же свет в моих глазах померк.
События нескольких последующих дней отложились в памяти лишь короткими вспышками прихода в сознание. Помню дикую боль, когда прижигали рану на бедре – зверство и варварство, но потерю крови батюшка-лекарь все же остановил. Кажется, я отключился еще до окончания «операции»… Помню, как священник дул мне на лицо. Помню запах елея и легкие мазки по коже. Отчетливо помню, как меня трижды окунали в реку – холодная вода крепко взбодрила и, кажется, на короткое время сбила жар; держали меня все те же дружинники.
Осознав происходящее, я почувствовал сильный укол совести: ведь второе крещение есть сильнейший грех. Свое желание я изъявил в полуобморочном состоянии, пытаясь найти выход, казалось бы, в безвыходной ситуации. Но на короткое время после купели ко мне вернулась способность трезво мыслить, и я вспомнил все, что слышал от священников и читал о великом таинстве духовного рождения во Христе. О таинстве, совершаемом только раз в жизни… Я очень сильно переживал, пока не услышал свое «новое» крестильное имя – Андреас, произнесенное иеромонахом на греческий манер. И тот факт, что имя, данное при настоящем крещении, не изменили, меня несколько успокоил. Позже, задумываясь о происходящем, я примирился со случившимся. Ведь, с одной стороны, предок мой был не крещен и духовное рождение переживает в первую очередь душа… Но кто знает, где оказалась душа викинга Андерса после моего «переселения» в его тело?
А с другой стороны, чего вообще я волнуюсь, если вся эта действительность существует лишь в моей голове, о каких таких душах говорю?! Хотя есть сомнения и на этот счет…
За все время пребывания в «прошлом» я ни разу не почувствовал инакости, нереальности происходящего. Наоборот, все физические и эмоциональные ощущения – все воспринимается абсолютно настоящим. Вкус яблочного взвара, ощущение теплого дерева кубка на губах и его легкий привкус… Это было абсолютно настоящим. Боль в воспалившейся ране на ноге, боль то острая, то тупая – и изматывающий, сводящий с ума жар, не дающий нормально спать, не дающий ясно мыслить… Он был реален. Реальной была паутина в углу под крышей, где жирный крестовик пару раз сноровисто оплетал мух на моих глазах. Реальным был редкий осенью солнечный луч, бьющий сквозь крохотное окно-дымоход и падающий мне на лицо. Реальным был запах сосновой смолы, исходящий от стен сруба, запахи сырой земли и развешанных по стенам целебных трав.
Все, что я видел, слышал и чувствовал, – все это было реально.
А это навевало уже совершенно безумные мысли. Может, сам проект «Погружение», моя жизнь в двадцать втором столетии от Рождества Христова, освоение космоса и терраформирование планет, ядерная катастрофа двадцать первого столетия – может, все это было нереально? И я действительно природный викинг Андерс, живущий в одиннадцатом веке? И все, что я прожил и пережил в «прошлой» жизни, это лишь сумбурные видения разума, порожденные тяжелым ударом по голове? Меч русича прорубил сталь шлема, чудом не раскроил череп – разве это не могло сказаться на моем сознании? Я слышал, что после некоторых серьезных травм головы люди, пришедшие в себя, начинали говорить на незнакомых, иногда «мертвых» языках, или превращались в гениев от математики, или…
Да нет, это полный бред! Я точно Андрей Карцов, две тысячи сто шестьдесят пятого года рождения! Точно… Точно?!
Как позже сказал мне мой «лечащий врач», иеромонах Василий, в отключке я пребывал восемь дней. Не самый лучший старт для погруженца, но, по крайней мере, все же выкарабкался!
Честно говоря, меня несколько удивил высокий профессионализм батюшки-лекаря. Как оказалось, искусство врачевания было уделом не только деревенских знахарей, но и целенаправленно изучалось монахами. Более того, со слов отца Василия, в Новгороде существует самая настоящая больница при мужском монастыре, в которой проводятся даже хирургические операции! Правда, судя по закупориванию раны прижиганием, уровень их явно невысок, с другой стороны, кровотечение мне действительно остановили. Вот только поражаемость различными инфекциями свежих, да еще столь больших ожогов едва ли не выше, чем у открытых ран, но именно в этом вопросе батюшка показал себя на высоте. Имея в своем распоряжении целый арсенал различных мазей и отваров, приготовленных из неизвестных мне растений, он довольно эффективно сбивал мне температуру в критических ситуациях, одновременно используя мази, ускоряющие заживление. Слава богу, хоть рана на голове оказалась не слишком серьезной, и мы отделались простыми перевязками да все теми же заживляющими мазями.
Но что больше всего меня поразило – иеромонах кипятил бинты! Кипятил!!! Если мне не изменяет память, в Европе и в России медицинский эффект пользы кипячения воды открыли только в девятнадцатом веке! До того на Западе он был известен лишь тамплиерам, хранившим его как великий секрет и унесшим с собой на костер. А тут батюшка при мне кипятит широкие полоски льняной ткани! Вот так-то вот… Впрочем, про средневековую западную медицину, как в значительной мере отсталую от восточной, сказано немало. И к сожалению, после реформ Петра I, когда в России стало активно процветать западничество, огромные пласты эффективного народного опыта были утрачены, в том числе и народная медицина. Хотя стоит отметить, что западные врачи были известны при дворах русских царей и ранее, и своим «лечением» они свели в могилу не одного государя, как, например, Алексея Михайловича Тишайшего, отца преобразователя Петра.
Одним словом, усилиями батюшки и молодого, крепкого тела норвежца на восьмой день я пришел в сознание.
Еще десять дней я практически все время лежал в избушке иеромонаха. Как оказалось – что, впрочем, вполне естественно, – на излечении от болезней находился не только я, но и другие пострадавшие в ночной схватке, чьи раны позже воспалились. Очнувшись, я старался быть максимально радушен с ними, даже пытался помогать священнику ухаживать за ранеными по мере сил. Иногда заходил к нам и Георгий, старший дружинник. Отец Василий смотрел его руку, один раз поменял лубок, но, судя по всему, заживление шло хорошо и кость срасталась так, как нужно. Георгий пару раз перекинулся со мной одной-двумя фразами, но больше всего я общался с батюшкой.
Что, впрочем, и понятно: на его попечении оказался новообращенный христианин! Естественно, отец Василий старался закрепить успех, просвещая меня выдержками из Святого Евангелия, рассказами о подвигах святых воинов Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского, а также о судьбах иных великомучеников. Безусловно, иезуитской коллегии
[33] батюшка не оканчивал, его речь не струилась как обволакивающий, затягивающий в себя поток, и высокое ораторское искусство не было его коньком. Но в то же время иеромонах говорил просто, прямо, доступно – пожалуй, именно так, как и нужно общаться с суровыми язычниками севера, другого общения не знавшими.
