– Им уже не помочь. – Он легонько стиснул ее ладонь. – А мы с тобой еще можем остаться людьми. Ну как? Можно ради такого нарушить закон?
XI. Борьба с идеальным
17 октября. Поздний вечер. А может, уже и ночь. И тогда сейчас не 17-е, а 18-е. И на сон им остается всего ничего. София тянется к крану, но так и не решается его закрутить. Еще немного побыть под туго бьющим почти что кипятком. Сперва она сводила с поверхности тела то существо – серое, изнуренное, в царапинах и опаленных космах – которое увидела напоследок в зеркале. Потом, когда последние нечистоты скитаний исчезли в бурлящем отверстии у нее под ногами, девушка еще долго-долго стояла, потом сидела, обхватив руками колени, едва не задремывая, под упоительно горячей водой, чувствуя всею благодарной наготой, как жизнетворная стихия размягчает ее заиндевевшие мышцы и мысли.
– София, у тебя все нормально? – Джуд стучит в дверь.
Все-таки пора выходить. Да, теперь у нее все хорошо. От благоухающей мокрой макушки до сморщенных пальчиков ног. В зеркале больше нет серой нечисти; в запотевшем стекле – лишь туманные колебания розовых эманаций. Будущее не определено. Липкая смерть отступила.
Она выходит из своего парника в сухую и непрогретую реальность Джудовой квартиры.
– Чистая одежда – во втором ящике сверху. – Рыцарь провожает ее, запеленатую в полотенце, до гардеробной.
Пока девушка подбирает себе облачение, он проходится шваброй по ее мокрому следу. А то налила воды, как мстящая утопленница. Господи, ну и сравнение. Как дальше-то жить с такой профдеформацией.
Потом появляется София – и весь цинизм его ремесла отлетает прочь в присутствии чуда. Так фантомы и химеры сна рассеиваются от петушиного или детского крика, от возбуждающих запахов приготовленной пищи, от утренних объятий и поцелуев любимой. Она стоит перед ним, босая, скрестив стройные голые ноги: упругие голени физкультурной отличницы, ладные коленки, бледное родимое пятно на внутренней стороне левого бедра, – в его собственной неглаженной рубашке, которая ей в основном велика, кроме как в груди, обрисованной под тонким хлопком. Темная медь остриженных волос едва касается плеч.
София, сделав вид, что не заметила тягучего взгляда, обходит непривычное пристанище. Джуд успел немного прибраться, чтобы угодить гостье. Даже отправил заплесневелые тарелки в новомодный «Портативный посудомоечный аппарат Кюнрига», который рекламировали все лето. «Современная женщина, как и в прежние времена, нуждается в спасении. Но не от драконов и чародеев, а от полчищ грязных тарелок. Защити свою женщину от кухонных хлопот с аппаратом Кюнрига!»
София отщипывает дымящийся лоскут от телячьего бока, который они в голодном угаре заказали вместе с салатом, каштановым пюре и вином. И продолжает обход.
Книги на полках сплошь по рыцарской тематике. Кодексы. Бестиарии. Хроники. Каталоги оружия. Все тома расставлены в строгом тематическом порядке. В гостиной София находит еще одно имущество, отмеченное любовью Джуда: музыкальные пластинки. Целый отдельный стеллаж.
– София, оговоримся сразу. Не надо трогать это руками, если у тебя в них еда.
– Эта рука чистая! – Девушка предъявляет левую ладонь, одновременно облизывая пальцы правой. – А теперь и эта тоже!
Джуд прищуривается и вручает ей бокал вина.
Они чокаются.
– Между прочим, я на первом курсе играла в студенческой группе. Спекулировали на народном материале. Мы даже по радио выступали. Ты, может быть, слышал?
То не ветер над вереском свищет,
Не зарница блестит над грядой,
То, оставя внизу пепелище,
К небу взвился дракон молодой.
Ты ничем, вольнокрылый, не скован,
На просторе кружишь между скал.
Я чужая средь рода людского,
Отчий дом мне темницею стал.
Улетим, не хочу быть рабою,
Унеси меня, мой побратим,
Ну а если нельзя мне с тобою,
Лучше в пепел меня обрати.
Не слышал? А название у нас было в духе восемнадцатилетних…
– «Рано отнятые от груди»! – подхватывает Джуд и, порывшись в нижнем ряду, достает пластинку «Баллады земли лэйской». – Так это ты поешь! Поверить не могу, что у меня все это время была пластинка с твоей песней.
– А я не могу поверить, что ты такое слушаешь!
– Какое такое?
– Ну, такое. Жалостливое. Народное. Про девушку, которую выдают замуж не по любви.
– Вообще-то это переложение эльфийской баллады. Плач царицы Хлегваники, которая просит у дракона или избавления от человеческого ига, или смерти. У нас в Академии был факультатив по эльфийской культуре. Почему, думаешь, она говорит: «Я чужая средь рода людского»?
– Да это просто выражение такое! Мол, она себе места не находит. В Лэ по деревням эту песню до сих пор поют. Стали бы они эльфьи баллады распевать.
Джуд улыбается. Он мог возразить, что стали бы, если бы тоже не знали, что песня изначально «эльфья». Но лучше кивнуть и согласиться. Девушке будет приятно. А песня и подавно не разбирает, для каких ушей звучать – заостренных или округлых. Вот же ирония судьбы. Венценосная Хлегваника и представить себе не могла, что гимн ее ненависти к людям будет утешать несчастных невест в человеческих селах. Но судьба проворачивала и не такое. А он еще гадал, почему голос Софии кажется ему знакомым. Поразительно, как мало на самом деле в жизни случайного.
София тем временем переходит к другой стене, занятой собранием сертификатов и дипломов в застекленных рамках.
– Сколько же их у тебя!
«Настоящим удостоверяется, что Джуд Леннокс показал результаты выше среднего в противостоянии выверволку», «Диплом Куртуазной академии вручается Джуду Эрикдейлу Ленноксу в свидетельство о том, что он преуспел в рыцарских доблестях», «Сею почетной грамотой пожалован Дж. Э. Леннокс по прохождении подготовки 3-го уровня в обезвреживании драугров».
– И кто эти драугры, – спрашивает София, – которых тебя научили обезвреживать?
– Так на континенте называют реанимированных покойников. Драугры нападают на живых, а их жертвы после смерти сами превращаются в драугров.
Девушка возвращает опустевший бокал Джуду, и тот выходит, чтобы заново его наполнить. Окончание рассказа доносится из кухни:
– Третий уровень подготовки самый тяжелый. Это сценарий, когда драугром стал кто-то близкий. Друг, родственник, любимый человек. У вас свои шуточки, общие воспоминания, а, например, еще утром вы ели из одной тарелки пригоревший омлет. Только это уже не тот человек, и вообще не человек. Теперь это лишь подобие, оболочка, за которой действует безжалостная… и даже не безжалостная, а просто безразличная материя. И когда такая оболочка тянет к тебе руки, важно понимать, что это не объятия и не жест мольбы. В общем, нужно уметь отпускать…
