– Какое уж тут грехопадение… – Я тоже непроизвольно прикасаюсь пальцами к слоистому рисунку. – Во времена юности мира, раз уж на то пошло, и самих людей-то еще не было! Земля тогда принадлежала демонам стихий и доисторическим драконам.
Хага специально оборачивается, чтобы показать мне закатывание глаз. Изображает, видимо, внезапную кончину по поводу моего занудства.
– Как бы то ни было, господин умник, работа с философским камнем требует особых условий. На поверхности уровень психического загрязнения слишком высок. А здесь его почти нет.
Девушка открывает передо мной дверь с надписью «Операторская». Мы входим в комнату с огромным, во всю стену окном, за которым виднеется полутемный пещерный зал. В центре зала стоит симметричное двухкамерное сооружение – каждая камера представляет собой подобие саркофага, похожего на известное орудие казни под названием «железная дева». Створки одной «железной девы» открыты, и видно, что камера пустует (к счастью, шипы с внутренней стороны отсутствуют). Другой саркофаг запечатан, и, судя по всему, именно из него раздается стук живого сердца – мокрый и шумный звук, сотрясающий мембраны динамиков.
– Это и есть машина Теркантура?
Девушка кивает и нажатием одной из клавиш на приборной доске прибавляет света в пещере за стеклом. Становится лучше видно сложно устроенные сочленения между двумя камерами и другое косвенное оборудование, расположенное по краям зала.
– Если занять одну из этих камер предлагается мне, то должен предупредить, что не слишком хорошо переношу замкнутые пространства. А кто второй счастливчик?
– Между прочим, напрасно вы ерничаете. Это трансмутант. Безупречная телесная оболочка, готовая очнуться, как только работа над психоконструктом будет закончена. Тело создано искусственно по технологии, которую можно считать научным вариантом непорочного зачатия.
– Понятно, куда вы клоните с намеками на непорочное зачатие. Но как по мне, то ваш трансмутант с его составной душой больше смахивает на чудовище из фильма ужасов, которое сшили из кусков других людей.
– Вижу, господин Леннокс оправился от инцидента в лесу. И уже столь уверенно щеголяет отсылками к популярной культуре.
Эктор Целлос в своем элегантном костюме и каске стоит в дверях, в руках – кожаный портфель.
– Заседание уже окончилось? – спрашивает Хага.
– Да. Совет попечителей весьма впечатлен героической карьерой господина Леннокса. У меня здесь с собой документ, подписанный всеми членами совета… – Профессор извлекает из портфеля картонную папку; полистав, раскрывает ее на нужном месте. – Вот… «Постановление № 26… признали целесообразным и желательным перенесение личных качеств Дж. Э. Леннокса на постчеловеческий психический конструкт путем трансмутации. По завершении процедуры указанного рыцаря рекомендуется возвратить в Камелот». Мои поздравления, господин Леннокс. Ваше имя только что было вписано в историю будущего.
Я перевожу взгляд на свое отражение в оконном стекле. Из-за тусклого освещения тени в глазницах и под носом выглядят как черные дыры, делая мое лицо похожим на череп. Мрачноватая эмблема для светлого постчеловеческого будущего. Ну что ж, идеалы всегда строятся на чьих-нибудь костях. Одним словом, предназначение. Ничего тут не попишешь.
IV. Яблоко от яблони
Гостем студии был какой-то новый писатель, Ганут Бриссар, чьи работы разоблачали в нем уникальное видение мужской чувственности. Обсуждали его последнюю книжку о молодом человеке по имени Альвин Вегсо, который убивает дракона, чтобы освободить почему-то не принцессу, а принца, но, убив, понимает, что дракон и был заколдованным принцем, – в общем, что называется, патологический реализм. Причем все это происходит еще в первой главе, а остальные тридцать восемь – это его, Альвина, попытки самоопределения в качестве убийцы или праведника, отчего он сходит в итоге с ума и в своем воображении перегрызает горло отцу.
– Я пытался написать мужскую мелодраму, но вышла история в духе античных траге…
София выключила телевизор, равнодушная к мужскому писателю Бриссару и тем более к Августу Рикальдо Одору, чей бестселлер «Тонкости отнятия щенков от сук различных пород» был обещан после рекламы. Теперь надеть черные замшевые туфли, посмотреть, как сегодня выглядит девушка в зеркале, и успеть к концу лекции Даны Симплерати «Ведьмы в контексте феминизма третьей волны».
Пока ждала двести пятого трамвая, не сберегла прическу от разорительного и уже вполне прохладного ветра. Видела бы ее сейчас девушка в зеркале!
Семь остановок вдоль реки, которую из-за домов становилось то видно, то не видно; сиденье напротив побывало занято дважды: сначала немолодым уже, но выразительным мужчиной, который так переглядывался с Софией, что чуть не пропустил свою остановку, а потом старухой с волосами из ноздрей, которая, водрузившись перед девушкой, бесцеремонно на нее уставилась. София как могла отводила глаза, досадуя на дезертирство выразительного пассажира: стоило ли так на нее пялиться, чтобы в итоге заурядно выйти на своей остановке, даже не попытавшись узнать номер ее телефона, который, кстати, она бы все равно не дала? Зато парень у дверей, кажется, заметил ее и решил подсесть. Только парень у дверей ее совершенно не устраивал. К счастью, ей как раз выходить.
Разочарованная в мужчинах двести пятого трамвая, София направилась по ивовой аллее к кампусу старейшего из трех университетов города. Ей нужен был колледж гуманитарных наук. Сама девушка училась в другом достойном заведении и вообще редко бывала по эту сторону реки, поэтому пришлось спросить дорогу у длинноволосых молодых людей, стоявших кружком возле библиотеки и пивших кофе из бумажных стаканчиков. Колледж занимал старинное здание в готическом стиле, сложенное из песчаника и гранита и окруженное зеленым газоном, столь безупречным, что никто из студентов не покушался прилечь на нем с учебником. В идеальной свежести и равномерности травяного покрова чувствовалось что-то маниакальное. София еще поплутала между этажами, прежде чем отыскала в левом крыле нужную аудиторию, а когда нашла, приотворила скрипнувшую дверь и села за одной из задних парт. Несколько голов обернулись к ней, но спустя миг уже снова склонились над тетрадями.
– …Поэтому гендерные, а уж тем более расовые или классовые теории не являются перспективными для самоопределения современной ведьмы. Бóльшим потенциалом обладает теория сексуальности в том виде, в каком она представлена в лесбийском феминизме. Сексуальность в этом контексте не сводится к отношениям подчинения и власти, поэтому данное понятие позволяет описывать разнообразные внегендерные типы идентичности; кроме того, оно акцентирует такие аспекты женской субъективности, как желание, опасность, наслаждение, которые играют принципиальную роль в самоощущении ведьмы.
Указанная разновидность феминизма актуальна для нас еще и потому, что лесбийский проект переосмысления истории в ряде случаев рассматривает ее с ведьмовских перспектив: в частности, оба эти меньшинства прошли через костры, и даже когда положение женщин в современном мире значительно улучшилось, ведьмы, как и лесбиянки, по-прежнему считались нездоровыми, опасными существами. Зачастую, к сожалению, так считали даже сами носительницы этих мнимых отклонений. Пару занятий назад, как вы помните, господин Дервиг делал доклад о бедняжке Оливии Ноктис, ведьме, которая добровольно пошла на «лечение» электрошоком. Наконец, в связи с лесбийским феминизмом следует упомянуть, что ряд ведьмовских практик носит отчетливый гомосексуальный характер.
