Эйдан Шарп улыбнулся.
– Правильно. Ублажи его, не зли его. Но, моя дорогая, я ничуточки не зол. – Он отхлебнул виски, глядя на нее поверх стакана.
Она была рада воде.
– Скажи мне, – сказал он настолько приятным и спокойным голосом, что ее это обескуражило; они с тем же успехом могли бы находиться в «Посольском номере», – что, по-твоему, мотивирует серийных убийц? Этот вопрос занимает меня уже очень давно.
Она открыла рот, но ее язык прилип к нёбу.
– Я так полагаю, что тебе довелось столкнуться с одним или двумя во время работы в Лондоне?
– Они… они встречаются реже, чем принято думать. Но да.
– И?
Она знала, что надо отвечать, но все же не могла произнести этого, не здесь, в своей собственной гостиной, сидя напротив этого человека. Казалось абсурдным вступать сейчас в рациональную, интеллигентную дискуссию о мотивах убийц.
– Например, Деннис Нильсен был безумным, но он убивал ради компании, ты знаешь. Весты просто были злыми. Плохими, но ни в коем случае не безумными. Те, кто убивает детей, это самые настоящие отбросы, сатанисты и педофилы. Но тебе когда-нибудь приходило в голову, что мотивы могут быть хорошими? Понятными?
Она проглотила еще воды, покачав головой. Дар речи окончательно покинул ее.
– Я убиваю в рабочих целях. – Он посмотрел на нее и сделал паузу.
«Не реагируй, не двигайся, не выдавай себя».
– Это принесет огромное благо. Изучение человеческого тела на всех стадиях его существования даст такое четкое представление о процессе старения, о процессе заболевания, о последствиях разных способов умереть и о процессе умирания самом по себе, какого раньше просто невозможно было достигнуть. Я убиваю, чтобы продолжать эту работу. Те, кого я убиваю, своей смертью приносят пользу всему человечеству и, как ты сама видела, оставляют по себе не очень много скорбящих. Я крайне осторожен. По Анджеле Рэндалл не скучали. Она гораздо большую ценность представляет мертвая, чем когда-либо представляла живая. И она этим мне обязана.
Она не чувствовала ужаса. Продолжал работать только ее мозг, который все еще пытался сформулировать план побега. «Не выдавай себя, жди, потом двигайся, двигайся быстро, быстро».
Эйдан Шарп отхлебнул еще виски.
– Есть обычные безумцы, конечно, – сказал он, – те, у кого нет ни мотива, ни четкого представления о том, что они делают. Они просто повторяют одну и ту же схему, как дети, которые играют в игру. Если у них есть причина для того, что они делают, она обычно сумасшедшая, невнятная, она является продуктом безумия. Шизофреники слышат голоса, которые приказывают им убивать. Они заслуживают сочувствия и лечения, ты так не думаешь?
Она задумалась, какой у него был мотив для того, чтобы рассказать ей об убийствах. Гордыня? Высокомерие? Бахвальство? Она посмотрела на него. Он выглядел таким аккуратным, ухоженным, сдержанным и приятным, когда сидел здесь, – просто вылитый маленький педант, как называла таких людей ее мать. Но он был прав насчет одной вещи. Она хотела знать. Перед побегом ей было необходимо, чтобы он рассказал ей, что он сделал с этими пропавшими женщинами и как, и появились ли к этому времени другие – те, о которых никто пока не знал.
Она выпила еще воды.
– Они в полной безопасности, знаешь, – сказал он с очередной легкой улыбкой, – я очень хорошо о них забочусь.
А потом в его глазах она увидела не только то, что он безумен, но и весь масштаб его безумия и то, насколько оно концентрированное.
– Я планирую. Я сталкиваюсь с множеством проблем. Иногда я жду месяцами. Бедную Дебби Паркер я ждал очень долго.
– Айрис Чатер? – Она услышала свой собственный голос, и он был странный, искаженный, как будто звучал с другого конца старинного телефона.
Эйдан Шарп наклонил голову.
– Ты права, – сказал он, как будто действительно сожалея, – конечно, ты права по поводу этого. Тут плана не было. Я пошел против всех моих инстинктов. Это было глупо. Это было неправильно. Но я не убивал ее. Она умерла от сердечного приступа, и я оставил себе тело. Я рискнул, и, как это часто бывает, это оказалось оправданно, но с тем же успехом этого могло не произойти.
– Вы имеете в виду… что вам жаль?
– Нет, нет, не так. Я сожалею, что действовал по воле случая. Но если бы это была не миссис Чатер, то это был бы кто-нибудь очень на нее похожий. Пожилая женщина была следующей в списке. Я дошел как раз до этого момента в своей работе. Как мне может быть жаль?
У Фреи кружилась голова, от страха и от дикого ощущения, как будто она сама погружается в сумасшествие, запертая с безумцем в его собственном замкнутом, но при этом удивительно упорядоченном ментальном мирке. Как ему может быть жаль? Как он мог быть таким легкомысленным, чтобы действовать по воле случая? А если бы это не сработало? Это же какие могли бы быть последствия для работы всей его жизни, какая же это глупость… Конечно, она была согласна с ним?
– Ты очень неразговорчива, Фрея. Ты на себя совсем не похожа. Я ожидал целую лавину вопросов – неудобных вопросов, возможно, любопытных вопросов, но не этой тишины. Ничего из того, что я сказал, не заинтересовало тебя? Ты кажешься какой-то отстраненной.
Но вопросы у нее были, они бились, словно стая летучих мышей, о стенки ее черепа, метались из стороны в сторону, отвлекая ее. Она хотела выпустить их, озвучить их, заставить их утихнуть, но сейчас она не в состоянии была открыть рот. Каким-то образом она полностью сконцентрировалась на том, что она должна была сделать и как и в какой момент.
– Может, я выпью еще немного твоего превосходного виски?
Эйдан Шарп немного наклонился вперед и вытянул руку.
Внутри мозга Фреи зажегся свет. Сейчас, сказала она себе, сейчас. Давай. Давай. Давай.
Пятьдесят
– Да, – закричал Нейтан. – Да-а-а-а-а-а! – и запрыгнул на обеденный стол.
– Спускайся, ты, идиот, – но Эмма смеялась.
– Не, я сейчас затащу тебя сюда, и мы будем танцевать. Я хочу танцевать, Эм. Куда мы можем пойти танцевать?
– Спускайся – и мы никуда не пойдем в это время ночи.
– Ну как так?! Я хочу танцевать… – И он начал по-дурацки отплясывать чечетку, размахивая руками в воздухе.
Эмма сказала да. Он знал, что так и будет, но до смерти боялся, что нет, он был уверен, что она только и мечтает о том, чтобы выйти за него замуж, но в то же время ждал, что она спустит его с лестницы. Он подождет, думал он, он не будет спрашивать ее сейчас, она только приехала после долгой дороги, она устала, он подождет до выходных. Или до следующих. Или до праздников.
Она кинула свои сумки и пошла прямо в душ. Через десять минут, когда она вошла на кухню с влажными волосами, завязанными в узел, и в своем старом велюровом спортивном костюме, он отвернулся от раковины, в которой мыл руки, и сказал:
