– Люди так делают, да.
– Часто?
– Достаточно регулярно, да.
– Но не Анджела Рэндалл? Никогда? Ни разу? Это не показалось вам странным?
– Миссис Рэндалл просто просила меня показать ей предметы определенного типа или определенной ценовой категории… она никогда не сообщала, зачем приобретает их.
– Или для кого?
– Нет.
– И вы не спрашивали ее?
Он посмотрел почти что оскорбленно.
– Конечно же нет. Это совершенно нас не касается, если только клиент сам не решит сообщить нам.
– У вас никогда не возникало ощущения, что эти подарки были для любовника?
– Нет. Не таким человеком она была.
– А каким человеком она была?
Он задумался на мгновение.
– Сдержанным. Закрытым. Приятным, но… да, закрытым – это самое лучшее слово, – не из тех дам, которые любят праздно поболтать.
– Как вам кажется, могла ли она поделиться, например, со своим парикмахером? С коллегой?
– Нет. И мы, конечно, не парикмахер.
«Что, видимо, делает их низшей формой жизни в вашей воображаемой экосистеме», – подумала Фрея, когда выходила из магазина и переходила улицу в сторону своего любимого кафе.
Оно уже начинало пустеть после наплыва клиентов, пришедших пообедать, и она нашла себе столик у окна, заказала чиабатту с сыром бри и салатом и большой капучино и достала свой блокнот. Ей всегда помогало подумать полчаса в тишине непосредственно после беседы и записать на бумаге все, что могло прийти в голову. Но ничего не приходило. Визит к Дакхэму оказался простой тратой времени. Она решила вернуться в маленький стерильный дом Анджелы Рэндалл. Но все это расследование не двигалось никуда, если только в тот самый непроницаемый туман. Туман. Анджелу Рэндалл последний раз видели, когда она бежала в него. Это казалось логичным. Ее хотя бы кто-то видел. Никто не видел Дебби Паркер или миссис Айрис Чатер.
Фрея откусила чиабатту, и салатный соус закапал из хлеба на ее подбородок и руки. Когда она начала протирать их бумажным полотенцем, она подняла глаза и увидела, что кто-то стоит по другую сторону окна, заглядывает внутрь и пытается привлечь ее внимание. Это была сестра Саймона Серрэйлера.
Фрея была рада отвлечься от этого утомительного круговорота одних и тех же мыслей на что угодно, но Кэт Дирбон подходила для этого лучше, чем кто бы то ни было. Не считая ее брата.
– И так каждый раз, верно? Кто-то обязательно подловит тебя, когда ты капаешь на себя соусом для салата. Нет такого способа, чтобы есть эти штуки культурно.
– Как эклеры.
– Присоединяйся ко мне – выпьешь кофе? Или что-то в том же духе?
Кэт Дирбон села и обрушила пару огромных пакетов на пол.
– Детские покупки – ску-у-учно. Ветровки, носки, пижамы… Пожалуй, я буду большой эспрессо и… точно не сэндвич. А что? – Она посмотрела в меню. – Горячую булочку. Приятно снова тебя увидеть. Ты не на работе?
– Да, я как раз только что кое с кем разговаривала. Но нам разрешается есть. А ты?
– Неполная смена. А дети уже начали выглядеть как беспризорники, настолько выросли из всего. Надо было что-то с этим делать.
Фрея рассмотрела ее внимательнее. Когда ты знал, что они с Саймоном были братом и сестрой, сходство становилось более заметным, в глазах, в линии рта, но у них был разный цвет волос, и Саймон казался старше, и уж совсем нельзя было предположить, что они из одной тройни.
Кэт откусила свою булочку, и горячее масло потекло по ее подбородку. Они захихикали.
«Это сестра Саймона, это его плоть и кровь. Это не просто женщина, которая мне нравится или с которой мы можем стать настоящими друзьями, это кто-то, кто знает его очень хорошо, может быть, даже лучше, чем другие. Я хочу спросить ее о нем, я хочу послушать про него, про что угодно, про его вкусы, как он вел себя в детстве, про его отношения с отцом, куда он ездит на выходные, кто его друзья… про женщин, которые, по словам Шэрон, были влюблены в него и которым он разбил сердце».
Она никак не могла начать. Но Кэт направила беседу в сторону Старли.
– Знаешь, у людей есть масса причин, чтобы захотеть стать врачами… не всегда хорошие причины, но, как мне кажется, по большей части достойные уважения. Я просто не могу даже близко представить, что может сподвигнуть человека заняться такими экстремальными альтернативами. Кто этот парень, этот так называемый хилер? Безумец или злодей?
– Теми же вопросами мы задаемся по поводу людей, которые совершают особого рода преступления. Педофилы, некоторые убийцы. Безумцы? Но что такое безумие? Ты на этот вопрос можешь ответить лучше, чем я.
Кэт покачала головой.
– Только в самых очевидных и ярко выраженных случаях, а их достаточно мало, знаешь ли. Настоящие, клинические, обреченные «безумцы» – ненормальны, они полностью оторваны от любой человеческой реальности. А это редкость.
– Значит, злодей. Я не уверена, что все эти люди просто плохие. Оступившиеся?
– Может быть, за этим стоит какое-то ущербное желание делать добро, лечить… которое направляется в дурное русло, каким-то образом извращается.
– Возможно, это желание быть богом? Особенно если люди настолько благодарны, что называют тебя чудотворцем?
– Мне иногда кажется, что вообще вся медицина так или иначе происходит из желания быть богом. Я могу вспомнить довольно много специалистов, которые вдохновлялись идеей всемогущества.
– Знаешь, больше всего меня сбивает с толку то, что этот парень – и не он один – как будто бы достигает нужного эффекта. Люди утверждают, что излечились.
– Большинство состояний, не представляющих угрозы для жизни, становятся менее острыми сами по себе, да и эффект плацебо не стоит недооценивать. Я бы лучше поговорила с кем-нибудь, кто утверждает, что излечился от рака, или рассеянного склероза, или болезни моторных нейронов с помощью хилера или магических кристаллов. Я бы говорила с ними каждые полгода в течение последующих десяти лет и выяснила, станут ли они и дальше это утверждать. Конечно же, не станут.
– Не навреди… не это ли ваш главный принцип?
– Да. Но я квалифицированный врач.
Официантка подошла, чтобы убрать со стола.
– Еще кофе?
– Мне надо возвращаться.
– Мне тоже.
– Значит, мы будем еще кофе. И я еще хотела бы кое-что выяснить… мой отец был очень груб с тобой тем вечером?
Фрея поморщилась.
– Ой.
Кэт моментально покраснела.
– Боже, он просто выводит меня из себя. Он делает все, чтобы испортить то, чем занимается мама, чтобы другие люди не могли хорошо проводить время, чтобы ложка дегтя была в любом мероприятии.
