Во-вторых (негатив), моральный фактор для русской стороны, даже если расценивать большие потери армий Северо-Западного фронта как неизбежную дань краху «Плана Шлиффена». Моральные последствия поражения в Восточной Пруссии были столь велики, что не позволили русским генералам впоследствии вести с немцами борьбу на равных именно в данном отношении. П.И. Залесский пишет, что Восточно-Прусская операция – это та операция, «которая спасла Германию от поражения в 1914 г. и сделала имя генералам Гинденбургу и Людендорфу, а для России была фатальным началом целого ряда поражений»
[310].
Что говорить: последними поражениями подобного масштаба (то есть в широкомасштабном полевом сражении) были, наверное, еще Аустерлиц 1805 г. и Фридланд 1807 г. Даже в крайне неудачной Русско-японской войне 1904–1905 гг. такого явления не было: несчастный Мукден не надломил психологию русских командиров. Борьба за Восточную Пруссию в августе 1914 г., бесспорно, надломила волю русского командования к производству нового наступления в данном направлении. И хотя русские еще предпримут попытки ударов по Восточной Пруссии, над этими ударами так и будут довлеть осторожность и перестраховка, вплоть до полного отказа от уже начавшейся операции.
Неверие военачальников в собственные силы станет причиной недоверия к ним со стороны офицерского корпуса, а всем командирам, в свою очередь, не будут доверять солдатские массы. Твердость и уверенность немцев оказали чрезмерно сильное влияние на русских. Офицерское письмо так характеризует сентябрьское наступление в Восточную Пруссию: «Пришлось принять командование ротой, так как из семи офицеров нашего батальона осталось только трое… Мы похожи сейчас на маленьких детей, сидим и плачем, настолько издергались нервы»
[311].
Выше уже было показано, как одни военачальники бросали вверенные им войска, отправляясь в тыл. Другие – не могли организовать оборону, чтобы пробиться из «котла». Третьи, на самом верху, – не были способны организовать взаимодействие двух армий в ходе уже развернувшегося сражения, подсчитывая грезившиеся трофеи еще до окончания операции. Все это видели и понимали подчиненные различных рангов и уровней. Таким образом, «первые неудачи в Восточной Пруссии показали несоответствие высшего командного состава требованиям, которые предъявляла к нему современная война. В течение короткого времени в офицерской среде оформилось представление о слабости командования, распространявшееся уже в отношении начальников всех уровней… Ответственность начальников за ошибки и необходимость кадровых перестановок была очевидна для офицерства»
[312]. Итогами такой психологии станут новые поражения.
Все последующие операции против Восточной Пруссии в частности, и против немцев вообще, приобретут бессистемный, нерешительный характер полумер. Именно после гибели армии А.В. Самсонова в России поймут, что немцы – слишком сильный противник, борьба с которым не должна стать «шапкозакидательством», прокламируемым до войны, борьба с которым будет долгой и упорной. Но именно это понимание и наложит отпечаток опаски, переходящей в неверие в собственные силы, в русских командиров.
Одним из потрясающих воображение результатов боев в Восточной Пруссии стали подсчеты жертв. Потери сторон в Восточно-Прусской наступательной операции несопоставимы: если русские потеряли 160 тыс. чел., в том числе около 100 тыс. пленными, то немцы потеряли всего около 45 тыс. солдат и офицеров. Русская сторона потеряла 65 % исходной группировки, в то время как противник – только 25 %. Высшие исчисления потерь Северо-Западного фронта – около 245 тыс. чел., в том числе почти 135 тыс. пленными, 352 пулемета, 462 орудия, 10 аэропланов
[313].
Возможно, что цифры русских потерь несколько преувеличены, так как львиная доля раненых, попавших в кровавые потери, очевидно, попала в плен и была посчитана еще раз – уже как пленными. «Котлы» имеют ту особенность, что в плену оказываются многочисленные тылы современных армий, те люди, что обычно не принимают непосредственного участия в бою – обозники, кашевары, дорожники и проч. Окружив русские корпуса, немцы безвозбранно забрали в плен массу русских тыловиков. И, возможно, главное – «кровавые» потери, то есть убитыми и ранеными, оказались приблизительно равными: обе стороны потеряли убитыми по 30 тыс. чел. (русские несколько больше). Как верно говорит исследователь, «боевые действия в Восточной Пруссии отличали повышенный союзнический эффект, позиционная безрезультатность и сопоставимые безвозвратные потери сторон»
[314].
Интересно, что в сознании участников войны поражение обеих армий Северо-Западного фронта ассоциировалось именно с разгромом 2-й армии под Танненбергом – так велико оказалось впечатление от этого поражения. Один из современных авторов верно подчеркивает, что Восточно-Прусская операция «надолго стала символом слабости России в Первой мировой войне»
[315]. Понятны и причины этого неизгладимого впечатления: «Впервые за всю историю русской армии одних генералов попало в плен около двух десятков!»
[316]
Главнейший же позитив – крах «Плана Шлиффена» – намеренно замалчивался. Немцами – потому что оперативно-стратегическая неустойчивость германской Ставки, вызванная русским ударом по Восточной Пруссии в самом начале войны, стала причиной крушения шлиффеновского планирования. Союзниками – потому что англо-французы (особенно последние) стремились подчеркнуть, что именно они внесли основной вклад в победу в Первой мировой войне. Тем паче, что Советская Россия в марте 1918 г. вышла из мировой борьбы. Соответственно, значение Восточно-Прусской операции на Востоке для исхода битвы на Марне на Западе нивелировалось и в последующей историографии.
Основным показателем стали громадные потери – неимоверно преувеличенные массовыми слухами, ставшие отражением того смятения в психологии россиян, рассчитывавших на победу в короткие сроки. При этом общие потери Северо-Западного фронта за август месяц оценивались по данным германской пропаганды, которой верили больше, нежели собственным официальным сообщениям, и приписывались только 2-й армии. Например, в своем дневнике 4 июня 1915 г. Д.А. Фурманов записывает: «Война создает много положений, необходимо вызывающих ложь, потому что до спокойного принятия полной правды мы еще не доросли. У Самсонова разбили тысяч 250–300, объявляют 75–80. У германцев получилась задержка в доставке провиантов – объявляют о поголовном голоде едва ли не по всей Германии»
[317]. Как видим, общие русские потери, да еще и в полтора раза преувеличенные, выдаются лишь за потери 2-й армии. При этом в общем реальные данные официоза о потерях 2-й армии в обыденном массовом сознании объявляются недостоверными.
