Ясно, что германское превосходство в артиллерийском отношении, подмеченное русскими солдатами, являлось, прежде всего, результатом действия на поле боя тяжелых гаубиц. Ренненкампф, оценивая роль тяжелой артиллерии неприятеля, так доносил главкосевзапу Жилинскому о Гумбинненском сражении: «В боях 4 и 7 августа наибольшее число потерь относится на счет артиллерийского огня противника… подталкивание залегших цепей способом Драгомирова, примененное немцами, видно, не удалось; бросаемые вперед батальоны, дойдя до своих цепей, залегают и не подвигаются вперед, боясь своего же огня сзади». Указывая, что противник превосходит русских в техническом отношении, командарм-1 посчитал, что русские превосходят неприятеля в ружейном огне, моральном отношении и военном искусстве
[108]. Что касается последнего, то Ренненкампф явно поторопился в своей оценке. Вскоре командарму-1 самому предстоит испытать военное искусство германских полководцев на собственной шкуре в тяжелом отступлении из Восточной Пруссии после поражения 2-й армии под Танненбергом.
Исходя из вышесказанного, видно, что по всем объективным показателям исход сражения под Гумбинненом должен был стать успешным совсем для противоположной стороны – для немцев. Мало того, что русские войска уступали врагу в огневом отношении, так еще и были лишены армейского руководства и поддержки со стороны собственной кавалерии. Русские выиграли бой лишь вследствие чрезвычайно удачного совпадения ряда счастливых случайностей, которые, как известно, обычно держат сторону смелого и сильного («удача – на стороне дерзкого!»):
– применение германцами устарелой тактики на всех звеньях: «Внизу» – атака густыми цепями в лоб на пулеметы; «вверху» – раздробление внутреннего единства сражения в армейском масштабе на ряд частных столкновений в рамках корпусов;
– отказ германского командования от маневренных действий, которых русская сторона была вообще лишена, ввиду отсутствия на поле сражения командарма;
– высокая предвоенная подготовка русской пехоты в тактическом и стрелковом отношениях;
– устарелая тактика германской артиллерии – стрельба с открытых позиций – что позволило русским артиллеристам свести на нет немецкое огневое превосходство на поле боя.
Соответственно, отсюда вытекали и те причины, что побудили германского командарма-8 М. фон Притвица отказаться от возобновления боя на следующий день:
– неумение штаба 8-й германской армии прибегнуть к масштабному маневру крупными войсковыми соединениями от дивизии и выше на поле сражения;
– преувеличенное мнение о силе 1-й русской армии (ошибка на два корпуса), которое составилось на основании исхода боя и разгрома немецкого 17-го армейского корпуса;
– известие о выдвижении к границе 2-й русской армии, которая могла отрезать немцам путь к отступлению за Вислу, буде общая оперативная обстановка на театре военных действий сложится в пользу русских;
– упадок моральных сил в корпусах 8-й германской армии, особенно – в 17-м армейском корпусе.
Интересно, что значение сражения при Гумбиннене отлично сознавалось во Франции. Так, всем офицерам, участникам боя – «Спасителям Парижа», как называли во Франции войска 1-й русской армии – были заготовлены ордена Почетного легиона. Но в то же время русская победа под Гумбинненом рассматривалась союзниками не столько в смысле ее значения для исхода операций на Восточном фронте, сколько в качестве вклада в общую миссию.
Потому пока еще рвавшиеся навстречу наступавшему грозному противнику французы ожидали, что, одержав успехи в Восточной Пруссии, русские армии бросятся прямиком на Берлин – как конечную цель войны, по овладении каковой, немцы, по идее, должны были бы капитулировать. Русский посол во Франции бывший министр иностранных дел А.П. Извольский 12 августа, когда в Париже были получены исчерпывающие сведения о Гумбинненском сражении, телеграфировал в Петроград: «Известие о нашей победе при Гумбиннене и о нашем наступлении в глубь Восточной Пруссии встречено с восторгом и производит ободряющее впечатление. Но я опасаюсь, что французы будут преувеличивать наши успехи и ожидать от нас невозможного в смысле стремительного и быстрого движения на Берлин»
[109].
То есть в стратегическом отношении, во имя общей победы, русские ставили перед собой задачу оттягивания на Восток части германских сил с Запада. Русское вторжение должно было заставить немцев приступить к перегруппировке и тем самым ослабить натиск на Париж. Так и вышло на деле. В то же время французы желали сами сковать как можно больше германских войск, дабы облегчить русский удар по Берлину, к чему русские не были готовы ни материально (мобилизационные сроки), ни морально (отсутствие предвоенного планирования в данном отношении). Отсюда и безоглядное наступление навстречу наступавшим немцам – французское командование необоснованно рассчитывало приковать к себе германцев, чтобы русские заняли Берлин.
Русские представители в Париже (посол А.П. Извольский и военный атташе А.А. Игнатьев) доносили, что французы готовы идти на любые жертвы, чтобы выполнить данную задачу. Иными словами, в то время как для русских было бы выгоднее, чтобы французы оборонялись, что позволило бы русской стороне выиграть несколько дней на отмобилизование тылов, французы бросились вперед, исходя из ничем не обоснованных расчетов и условий. Видно, что французы считали свои действия жертвой, о которой не только никто не просил, но которая была вредна для общего дела. Тем не менее давление союзников, которое после проигранного Пограничного сражения приняло глобальный характер (вплоть до личных телеграмм президента Р. Пуанкаре императору Николаю II), вынудило русское Верховное командование приступить к образованию 9-й армии под Варшавой. Ее создание ослабило 1-ю и 4-ю армии, что привело к поражению в Восточной Пруссии (преимущество немцев в огне и воинском искусстве русские должны были компенсировать маневром и числом) и кризису в Галиции.
Сознавая превосходство противника в железнодорожном маневре, который мог помочь немцам как перегруппировать войска, так и способствовать отходу за Вислу, русское командование озаботилось принятием мер для ликвидации этого преимущества неприятеля. Во исполнение плана кампании еще 6 августа Ренненкампф приказал начальнику армейской кавалерии Хану Нахичеванскому приступить к более энергичным и подвижным действиям, ведя разведку и уничтожая железные дороги. Характерно, что русская кавалерия должна была бы разрубить неприятельские коммуникации не только южнее, но и западнее крепости Кенигсберг. Тем самым вся германская группировка, что оказалась бы отведенной в Кенигсберг, оказывалась бы в блокаде. Правда, на следующий день Я.Г. Жилинский отменил распоряжение о порче железнодорожной сети, предполагая использовать ее для общего наступления. Но через два дня, 9-го числа, Жилинский вновь приказывает уничтожать железнодорожное полотно, так как им широко пользовались немцы для совершения своих перегруппировок. Так или иначе, но испортить важнейшие рокадные железнодорожные ветки русская конница все равно не сумела.
