Казалось бы, не очень большая цифра – 40 тыс. штыков при том, что в ходе операции с обеих сторон действовали более чем 200-тысячные группировки. Но вот этой-то мелочи и не хватило. Не столько ради соотношения сил, сколько ради наличия еще одной оперативной единицы. С «лишним» корпусом 1-я армия, даже при всех ошибках Жилинского и Ренненкампфа, однозначно шла вперед за отступающим в глубь Восточной Пруссии противником. С тем же «лишним» корпусом 2-я армия, даже несмотря на все просчеты Самсонова, ни в коем разе не допускала своего окружения и последующего уничтожения в районе Танненберга. Да, операцию вполне можно было выиграть и без «лишнего» корпуса, но с ним операция выигрывалась с гораздо более верными шансами (практически стопроцентными), что при известной «тяжеловесности» русского командования в наступательных действиях оперативного характера являлось весьма существенной составляющей победы.
В высокоманевренных операциях начального периода войны, где столкнулись перволинейные кадровые войска, и где силы противников были примерно равны, решающая роль принадлежала минимальным войсковым единицам. Как немцам не хватило на Марне фактически одного армейского корпуса, чтобы закрыть образовавшуюся 24 августа брешь между 1-й и 2-й армиями, так и русским не хватило в Восточно-Прусской операции одного корпуса, чтобы не допустить катастрофы, а то и нанести немцам решительное поражение. Даже будь в 1-й армии еще один корпус в период Гумбинненского сражения, то его результаты могли быть несколько иными – более тяжелое поражение немцев, после чего 8-я германская армия вообще не сумела бы отважиться на Танненберг.
Судьба борьбы за Восточную Пруссию могла быть решена еще в первом приграничном сражении, и тогда 2-й армии и впрямь оставалось только выходить на коммуникации разгромленного противника, закрывая ему дорогу к отходу за Вислу. Именно таким образом операция готовилась в Генеральном штабе перед войной. Именно таким образом рассуждали в штабе Северо-Западного фронта и Ставке после Гумбиннена, и ошиблись самым роковым образом, ибо потеря немцами 15 тыс. чел. из 150 тыс. еще ничего не значит. Присутствие относительно небольшого контингента войск (армейского корпуса), как у русских в Восточной Пруссии, так и у немцев на Марне, могло в корне изменить судьбу этих операций. Возможно, что использовать этот «лишний» корпус не удалось бы. Скорее всего, и при таком раскладе французы сумели бы отбить немцев от Парижа, и немцы отбиться от русских в Восточной Пруссии. Но зато наступавшая сторона в обоих случаях имела в своем распоряжении дополнительный «запас прочности», что могло дать ей в руки победу с гораздо большей степенью вероятности.
Высокоманевренный характер первых операций, подчинявшихся мысли стратегии блицкрига, случайным образом поставил исход решающих сражений в зависимость от всего-навсего 50 тыс. людей с соответствующей артиллерией. Будь эти штыки объективно в распоряжении наступающей стороны, и сумей эта сторона использовать их на субъективном уровне, и война, возможно, могла быть закончена в короткие сроки.
Форма операции всегда должна быть максимально согласована с качеством командования. Военачальники, помимо своего общего уровня, обыкновенно готовятся к войне на определенном театре. Напомним: если П.К. Ренненкампф перед войной занимал должность командующего войсками Виленского военного округа, а Я.Г. Жилинский – варшавского генерал-губернатора, то А.В. Самсонов с 1909 г. являлся туркестанским генерал-губернатором – то есть администратором.
Отставание тылов означало снижение пайка и перманентную нехватку боеприпасов. Командарм-2 мог спасти свои войска, только перейдя к обороне практически на государственной границе, чтобы успели подойти обозы с боеприпасами, и чтобы 1-я армия продвинулась на то расстояние, что требовалось для организации взаимодействия обеих русских армий на поле одного сражения. Но тогда неизвестно, поддалось бы германское Верховное командование в лице Х. Мольтке-Младшего на давление определенных придворно-юнкерских кругов, требовавших спасения Восточной Пруссии во что бы то ни стало.
Единственная реальная поддержка французов заключалась в скорейшем и безостановочном продвижении русских в глубь германской территории, чтобы вынудить германское Верховное командование потерять голову и начать переброски с Запада – «наступление русской армии в Восточной Пруссии принесло быстрое облегчение, навязав Германии войну на два фронта и косвенно способствовав победе на Марне в сентябре»
[256]. Генерал Самсонов был обречен на наступление, отлично понимая, что противник, если захочет, все равно успеет уйти. Поэтому командарм-2 был одновременно обречен и на поражение, в случае перегруппировки германцев против 2-й армии, как это подразумевалось отработанным до войны оперативным планированием Шлиффена. Русский Генеральный штаб недооценил силу и масштабы сопротивления немцев в сражениях за Восточную Пруссию. Поэтому «и под Гумбинненом, и под Танненбергом русские войска были обречены на встречу с превосходящим количественно, качественно и технически врагом. Судьба наших первых поражений была решена»
[257]. Недаром уже после войны русские участники с горечью писали, что немцы еще перед войной говорили, что «при столкновении с русскими германское командование сможет осмелиться на маневры, которые оно не позволило бы себе против другого равного противника»
[258].
Военные учения графа Шлиффена исходили из «естественности» схемы русской операции по вторжению в Восточную Пруссию. Русский Генеральный штаб знал об этих учениях, но, тем не менее, как бы «подыграл» немцам, действуя таким образом, что наступление русских армий самым идеальным образом вписалось в шлиффеновскую схему. Почему русское командование не смогло найти какого-то нетривиального варианта операции – вопрос к Ю.Н. Данилову (автору предвоенного планирования) и Я.Г. Жилинскому (автору воплощения идеи наступления на практике в условиях войны). Командармы не смогли (да и могли ли вообще?) вырваться из заранее заданной схемы действий, а высшие руководители и штабы своей некомпетентностью всемерно облегчили немцам разгром армий своего Северо-Западного фронта по частям.
Мифология поражения стала создаваться почти сразу же, в том числе и военнослужащими, попавшими в плен в ходе Восточно-Прусской наступательной операции. Принципы объяснения поражения носили стандартную цепь рассуждений: «Первоначально главной причиной катастрофы участники назвали спешку при мобилизации и продвижении в глубь Германии. Собственное поражение они пытались оправдать указанием на чужое предательство – бездействие Неманской армии после ее первых успешных столкновений с противником. Позднее была сформулирована более значимая моральная трактовка – долг союзнической верности. Пленные генералы акцентировали внимание на том, что ускоренное в интересах Франции продвижение привело к нехватке вооружения в решающем сражении»
[259].
