Совершив три совместных восхождения, мы по-прежнему счастливы и полны энтузиазма. Ссоримся мы очень редко – только когда вспоминаем экспедицию на Нангапарбат в 2016 году. В ту зиму Томек крупно поссорился в базовом лагере с итальянским альпинистом Симоне Моро. И потом так и не оправился от ранивших его слов Моро, который публично коснулся тех моментов жизни Томека, которые все еще причиняли ему боль. Томек без конца возвращался к той истории.
Я точно знаю (потому что сама это пережила), что страдание, боль ограничивают способность принимать трезвые решения, заставляют снова и снова погружаться в горькие переживания, отдаляют нас от нашего истинного «я». Томек в этом году очень изменился, стал раздражительным, депрессивным, подозрительным. Меня же прорыв, совершенный трио Чикон – Садпара – Моро[9], наоборот, освободил, избавил от напряжения соперничества, из-за чего в 2016 году так тяжело было находиться в базовом лагере.
Вот почему я не представляю, как оставить Томека одного на несколько часов и уйти так далеко, как требовали спасатели. Горло перехватывает. Я отворачиваюсь Не хочу, чтобы он видел, как я расстроена. Я крепко сжимаю рукой ледяной выступ, заставляю себя собраться, пока эмоции не захлестнули меня окончательно.
Я говорю ему о спасателях. Говорю, что не смогла найти Четвертый лагерь, и объясняю решение, которое предложил Людовик: вертолет не сможет забрать сразу двоих с той высоты, где мы находимся. Поэтому я должна спуститься одна и как можно ниже, тогда они смогут быстро забрать его.
– Да, Эли, это выход, – отвечает Томек. И добавляет: – Мне холодно. Я хочу отдохнуть.
Это были его последние слова.
Минуты тянутся в ужасном, гробовом молчании. Я смотрю на Томека и думаю о том, что нужно найти Четвертый лагерь, чтобы хоть немного помочь ему. Совесть твердит, что я должна остаться с ним, помочь, быть рядом, согревать его, заботиться о нем. Разум возражает, что, вероятно, его спасение зависит от того, спущусь ли я. И если я останусь, то обреку его на гибель.
Сообщения от Людовика приходят одно за другим.
13:00. «Вертолет задерживается. Мы делаем все, но постарайся спуститься как можно ниже. Держись».
«Можешь спуститься одна?»
«Если на 7200, наземные спасатели. Если ниже – вертолет».
«Нашли 15 000 евро, но вертолет еще не вылетел».
Согласно плану пакистанских спасателей и нашего агента Али, я должна спуститься. Мне объяснили, что вертолет не сможет забрать двоих. Он поднимется только за Томеком. Я должна спускаться одна. Сама. Я думаю об этом с самого утра, но сколько бы я ни рассматривала этот вариант со всех сторон, я не могу заставить себя уйти.
В первую очередь потому, что сама мысль о том, чтобы так надолго оставить Томека одного, невыносима. И еще потому, что я не могу одна перейти Диамирский ледник. Там слишком много трещин. Этот вариант я оставлю на крайний случай.
Поднимается ветер, Томеку холодно.
Снова сообщения от Людовика:
«Можешь пройти по маршруту Месснера и спуститься? Для этого нужно подняться к седловине».
«Если да, выходи немедленно».
«Ты должна спуститься на 6000. Проблема с вертолетом».
Людовик упоминает маршрут Месснера, который мне знаком, по нему не так сложно спускаться. Я обдумываю его предложение. На этом маршруте слишком много трещин, чтобы спускаться одной и без веревки. Для меня не прошло даром падение Тома в 2015 году. Он сорвался как раз на этом участке ледника, когда мы спускались, и как раз без веревки. Мы тогда сказали друг другу: больше никогда! А что если мне придется подниматься обратно с наземными спасателями, что если вертолет не сможет подобраться к трещине? Это займет слишком много времени. Отвечаю Людовику: «Нет. Не в этой части ледника. Серак, большие расщелины, Том будет слишком далеко».
Снова сообщение от Людовика: «Где хочешь спуститься? Нужно знать, чтобы согласовать действия!» Я знаю, что разумнее всего (и быстрее!) было бы спуститься по маршруту Кинсхофера – это по прямой, и так я буду не слишком далеко от Томека.
Я должна выйти, когда Людовик даст отмашку. Пишу ему: «Да, могу спуститься на Кинсхофера, ок. 6800. Скажи, когда точно?»
Четверть часа спустя Людовик пишет:
«Кинсхофер ок? Спустись на 6000… или 6500 к вертолету».
«Можно на 6800. У тебя должен быть с собой карабин».
Теперь речь идет о том, что я должна спуститься на 6700 или 6800 метров. Только теперь я начинаю рассматривать этот вариант и говорю себе: «Хорошо. Я должна спуститься, если хочу помочь ему». Но спускаться придется по маршруту Кинсхофера, потому что на этом пути между Третьим и Четвертым лагерями нет трещин: я смогу быстро спуститься, не отходя слишком далеко от Томека. Но ниже Третьего лагеря я пройти не смогу: с моим снаряжением не преодолеть огромную ледяную стену, уходящую вниз на 500 метров. Местами ее наклон достигает 45 градусов, попадаются и более крутые участки. А еще есть и отвесная стометровая стена Кинсхофера. Даже если там каким-то чудом остались веревочные перила, они уже обледенели. Томек рассказывал, что зимой 2012 года он нашел эти веревки, но пользоваться ими было невозможно, они вмерзли в лед. Я снова помогаю ему лечь в трещине, организую ему страховку своими ледорубами и веревкой. Я ужасно боюсь, что он соскользнет в жуткую черную пропасть! Еще раз растираю его.
В моей голове снова и снова прокручиваются сообщения Людовика. Я пытаюсь сосредоточиться, мыслить четко. Он говорит, что вертолеты смогут подняться и забрать Томека в 10 или 11 часов утра. Еще он сказал, что помощь к нам движется и по земле. Но что он имел в виду? Это альпинисты с К2? Людовик не хочет, чтобы я рисковала, он несколько раз повторил просьбу спуститься. Я не могу этого сделать и мысленно отвечаю ему: Людовик, не волнуйся, рисковать я не буду. Просто я должна помочь Тому. Сейчас речь не обо мне, а о нем!
В другом сообщении Людовик упоминал о втором вертолете, который вылетел, чтобы забрать нас с той высоты, где мы находимся, и просил сообщить координаты. Потом он сказал, что я должна спускаться, вертолет задерживается, но они делают все возможное. Потом спросил, там ли я, где и в последний раз, и могу ли спуститься одна, и насколько – чтобы встретить спасателей, которые поднимаются сами. А еще позже сообщил, что деньги достать удалось, но вертолет еще не вылетел.
Том начинает отключаться! Я должна что-то сделать, принять какое-то решение. Но как оставить его одного?
Теперь я чувствую вину за то, что не увидела, не поняла, в каком Том был состоянии, когда я оставила его. Я виновата в том, что отказывалась признать реальность.
13:54. Людовик: «Ок. Спускайся, где считаешь нужным. Как можно ниже. Сообщи, где ты – для вертолета».
14:02. Анна: «Kocham ci najdrozszy dacie rade Eli dacie rade. Pomoc nadchodzi. Eli help is coming. You will be ok» (Я очень люблю тебя, я помогу тебе. Помощь близко. Эли, помощь на подходе. Все будет хорошо.)
