27 января 2018 года, 18 часов
«Попытаюсь спускаться, пока есть веревки». Отправив Людовику это сообщение, выключаю коммуникатор. Сейчас 18 часов. Лишь гораздо позднее я увижу его ответ: «Спасатели говорят: оставайся на месте».
Мои первые шаги были неуверенными, неловкими. Не могу сообразить, как опираться на потерявшую чувствительность ногу. Мне кажется, что вместо обмороженных пальцев какая-то жидкая масса, что пальцы вообще отделились от тела. Боюсь наступать на эту ногу. Но как ни странно, мне не больно. Не знаю, сколько сейчас времени, но погода – пока, во всяком случае, – прекрасная, значит, нужно пользоваться этим и идти. Однако дергающая боль в руках напоминает, что до спасения еще очень далеко.
Я иду в темноте. Только скрип моих ботинок нарушает давящую тишину, гонит одиночество прочь, заставляет умолкнуть страхи и сомнения. Хватит ли мне сил выполнить задуманное? Не окажусь ли я в тупике? Склон идет под углом 50–60 градусов, он очень скользкий, покрыт льдом, гладким, как стекло, и очень твердым. Ночной мрак скрывает от меня то, что находится впереди. И слава богу! Мне хотя бы не кажется, что там пустота, поджидающая меня бездна. Если я поскользнусь на этом ледяном склоне, все будет кончено. Медленно, осторожно продвигаюсь вперед. Вскоре я начинаю чувствовать, какой покой окутывает гору. Как ни странно, темнота прибавляет мне уверенности.
Все вокруг кажется нереальным. Я спускаюсь в ночи, без налобного фонаря, по незнакомому маршруту, без всякого снаряжения, у меня нет ни ледоруба, ни ледобуров, ни веревок, ни страховочной системы. Как минимум пятьдесят пять часов у меня не было ни капли воды во рту. Сутки почти без сна, если не считать полудремы и галлюцинаций прошлой ночью. Единственный талисман, который я храню в глубине души и который поддерживает меня, – слова моего мужа. Он написал мне их несколько дней назад, когда мы еще шли наверх, и он предупреждал нас о приближении плохой погоды: «Дорогая, пожалуйста, будь 27-го в базовом лагере!»
Бледный свет луны отражается на ребре Маммери, словно хочет подбодрить меня воспоминаниями о восхождении 2013 года. Величественный хребет Мазено выделяется на фоне неба. Луна отражается в голубоватом льду, покрывающем маршрут Кинсхофера. Я спускаюсь при свете луны, налобный фонарь приказал долго жить. Восхищенная этим почти приветливым светом, я скольжу вдоль веревочных перил, забыв на мгновение о том, как опасна, как рискованна моя затея. Вопрос о том, что меня ждет внизу, больше не стоит. Я знаю только одно: я должна спускаться всю ночь, с той скоростью, с какой смогу. Снимаю маску, она мешает видеть, что меня окружает. Ледяной ветер дует в лицо, обжигает роговицу. Прикрываю глаза рукой в перчатке, жду, когда они привыкнут. Приходится щуриться, чтобы видеть более отчетливо.
Мысли движутся по кругу: держать пальцы рук в тепле – шевелить пальцами ног – щуриться, чтобы не остаться без глаз. Держать пальцы рук в тепле – шевелить пальцами ног – щуриться, чтобы не остаться без глаз. Идти вперед.
Иду вдоль веревок, они для меня теперь как нить Ариадны. А ведь обычно я всегда старалась их избегать. Какая ирония! Я не пользовалась веревочными перилами, которые провесили из базового лагеря до вершины. Если я иду на вершину, то полагаюсь только на свои силы. Но в наше время на обычных маршрутах веревок трудно избежать. По классическим гималайским маршрутам не подняться в альпийском стиле. Веревки, провешенные по склонам, заменяют ледоруб. Альпинисты больше не идут в связке, не пользуются ледобуром, страховочной системой, узлами Машара. В ходу остался только жумар (механический зажим для подъема по веревке) карабин и спусковое устройство. Эти веревки тащит наверх носильщик, а клиент несет только облегченный рюкзак. Мне такая практика кажется очень далекой от естественных условий восхождения и от настоящего знакомства с высокогорной средой. Но сейчас эти веревки спасают мне жизнь и облегчают мучения.
Как получилось, что веревки еще здесь и ими можно пользоваться, почему они не вмерзли в лед? Восхождений на Нангапарбат не было три лета подряд после атаки террористов в 2013 году[13].
Первые альпинисты, которые в 2016 году вернулись на Нангапарбат после трагедии, совершили восхождение почти в альпийском стиле. За два последних года здесь побывало очень мало коммерческих экспедиций.
Тем не менее, эти веревки стали для меня настоящим спасением, они вселяют в меня уверенность. Я сосредоточена, стараюсь постоянно двигаться, не задерживаться на одном месте, чтобы не закоченеть.
Вернувшись, я узнáю, что своим спасением обязана, во-первых, корейской экспедиции, которая в 2017 году оставила эту нить Ариадны для своих клиентов, а во-вторых, тому, что осень в том году была мягкой и веревки не вмерзли в лед.
Ветер крепчает, становится все холоднее. Порывы ветра хлещут по лицу. К счастью, нос и подбородок защищены шерстяным шлемом. Пальцы ломит от холода. Я чувствую, как в них образуются кристаллы льда.
В моей голове все время звучат слова Жан-Кристофа: «Дорогая, пожалуйста, будь 27-го в базовом лагере! Позже погода сильно испортится. Пожалуйста, спустись 27-го».
Погода ухудшается. Вижу, как в небе над Диамирским ущельем появляются рваные облака. Я знаю, какой бывает погода на этой горе. За несколько экспедиций я научилась замечать признаки и понимать, что ждет впереди – незначительное ухудшение или нечто гораздо более серьезное. Небо над Гиндукушем в Афганистане темнеет, значит, приближается буря. Выбираю идти навстречу жизни, а не ждать, когда смерть явится за мной. Хоть я и не думаю о смерти. Никогда не думала раньше.
Смотрю наверх, на плато. Видимость нулевая. С востока на запад тянется фронт линзовидных облаков. Я знаю, что Том укрыт от непогоды, но в каком он состоянии? Этот вопрос терзает меня, ни на минуту не оставляет в покое, с тех пор как я покинула Тома – уже двадцать четыре часа назад.
Я никогда еще не испытывала таких мучений, но, как ни странно, в этом испытании я черпаю огромную силу. Сама удивляюсь тому, с каким невероятным спокойствием иду вперед в ночной темноте. Я не чувствую никаких эмоций. Гнев, недоумение – все прошло. У меня есть цель, и я к ней иду.
Чтобы хоть как-то уменьшить жажду, грызу кусочек льда, но он тут же прилипает к губам, к языку, нёбу и не тает! Мой рот наполнен кровью, слизистые ободраны, а я все сильнее хочу пить.
Двигаюсь как робот, почти как тогда, когда тащила Тома вниз с вершины, только на этот раз заставляю двигаться себя. Почти все, что у меня было, я оставила у Томека, чтобы защитить его: мои толстые перчатки, ледорубы, карабины. Единственный способ спуститься, не погибнув, – как можно разумнее использовать то, что у меня осталось: репшнуры с карабинами, которыми ледорубы крепились к моей страховочной системе, и один ледобур. Я вяжу из ремней узел Машара, чтобы замедлить скольжение по веревке и удержаться в случае падения.
Снимаю чехлы с рукавиц, они мешают. Если веревка провисает, я привязываю к ней карабин узлом «стремя». Если она слишком натянута, то использую двойной узел. В худшем случае, а чаще всего так и происходит, когда я вообще не могу сделать из веревки петлю, я просто пристегиваю карабин к веревке. Но при спуске я все время зафиксирована на веревке в двух местах. Готовясь пройти каждый следующий участок, все время проверяю, крепко ли завинчен карабин.
