Ураган вопросов вновь обрушивается на меня: смогу ли я провести Томека по этому непростому участку? Сколько сейчас времени? На таком холоде мы долго не продержимся. Моя цель – добраться до Четвертого лагеря. Путь до него нужно разбить на этапы. Проходить отрезок за отрезком. Я ставлю себе цель, фиксирую в уме точку, которую нужно достичь. Затем еще одну. Сначала смешанный участок. За ним кулуар. Дальше будет видно. Я знаю, что нас ждет долгая и страшная ночь. Холод? Ветер? Что ж, единственный выход – двигаться. Не останавливаться, спускаться, менять направление, но все равно пробиваться сквозь ледяную ночь, идти вперед, навстречу тьме. Я должна бороться за Томека, за нас обоих, должна спустить его вниз!
Мне очень холодно. Время от времени приходится останавливаться и разминаться: махать руками, прыгать на месте, хлопать руками по коленям, чтобы усилить приток крови к конечностям. Растирать спину Томеку. Заставлять его двигаться как можно больше, хотя он все время замирает на месте, неподвижный, как мумия. Подбадривать его.
Налобный фонарь освещает только самое важное – то, что прямо передо мной. Я знаю, что вокруг огромный пустынный склон, но заставляю себя сосредоточиться на этом пятне света и на том, чем я занята в эту самую минуту. На тех шагах, которые я должна сделать. На шагах Тома. Мы постоянно поддерживаем равновесие. Все мое внимание отдано настоящему, тому, как я выполняю повторяющиеся движения. На некоторое время это позволяет забыть о вопросах и страхах, которые терзают меня; я полностью поглощена тем, что делаю. Вбить кошки, вбить ледоруб, поддержать Тома – снова и снова, почти автоматически я повторяю этот набор движений.
Время уходит, стремительно утекает. Я говорю с Томеком столько, сколько могу, и когда маршрут позволяет. Я подбадриваю его, стараюсь, чтобы он не терял надежду. Я говорю с ним о его жизни в Ирландии, о его детях, об Анне, о вершине, о том, как нам будет тепло, когда мы вернемся в базовый лагерь. Но он выглядит отстраненным и отвечает односложно.
Пройдя смешанный участок, мы вступаем в снежный кулуар, стены которого изрезаны ветрами. Идти здесь легче, и мы можем немного ускориться. Я протягиваю палку назад, Том держится за нее и следует за мной. Я внимательно обхожу волнистые ледяные выступы, которые иногда так похожи на ступени. Я все время направляю его; останавливаю, когда трещина, которую нужно перешагнуть, слишком широка.
Мне холодно. Я чувствую, как во мне поднимается досада, злость. Почему это происходит со мной? Почему Том в таком состоянии? Он что, не мог внимательнее отнестись к своему здоровью? Я считаю, что это несправедливо по отношению ко мне. Почему с моим напарником всегда что-то случается? Почему именно мне всегда приходится разгребать дерьмо? Что стало с правилами, которые мы всегда соблюдали: прислушивайся к своему состоянию, трезво оценивай ситуацию, веди себя разумно, не доводи до крайностей, и если хоть что-то не в порядке, тут же возвращайся назад?
В полной темноте я начинаю спускаться в бездну. Оборачиваюсь к Томеку и вижу, что он снял свою маску Баф, и нос у него совсем побелел. Я кричу:
– Томек! Надень Баф, спрячь лицо!
Но Тому трудно дышать. Он надевает и снова снимает маску. Я останавливаюсь.
– Том, надень Баф, ты отморозишь нос.
– Эли, я не могу дышать! Я задыхаюсь!
Его слова снова и снова раздаются в моих ушах. Что это? Отек? Боже мой, может быть, у Томека начинается отек легких? Я бормочу проклятия, я растеряна, чувствую себя беспомощной, видя, как быстро ему становится хуже. Меня снова захлестывает паника.
– Эли, у меня очень мерзнут руки.
Я быстро достаю аптечку. Снимаю перчатки, достаю шприц и дексаметазон – глюкокортикостероид, который используют при внезапном отеке легких. Убираю перчатки в комбинезон, чтобы они оставались теплыми. Пытаюсь сделать Томеку укол, но иголка, едва проткнув ткань комбинезона, ломается!
– Том, твою мать, что у тебя под комбинезоном?!
– Мембрана Gore-Tex. Я оставил Gore-Tex.
– Черт побери!
В этой аптечке у меня только одна иголка. Эта – на случай форс-мажора, остальные в Четвертом лагере! Я роюсь в другой аптечке, даю Тому четыре пакетика по 400 миллиграммов дексаметазона. Доза большая, но как раз для его веса. Я стараюсь следовать советам, которые дал мне мой врач перед тем, как я отправилась в эту экспедицию.
Мы меняемся перчатками. Томеку уже не так холодно. Начинаем обратный путь. Ему чуть легче дышать, но по-прежнему трудно оставаться в маске. Нужно как можно скорее спускаться ниже. Это сейчас важнее всего.
Что с Томеком? Сильный приступ горной болезни, отек легких? Точно сказать не могу, но ему очень плохо. Когда кровеносные сосуды жизненно важного органа, такого как легкие или мозг, отекают, давление в них увеличивается, начинается утечка плазмы, жидкой части крови. Это приводит к коме. При отеке легких они заполняются жидкостью. При отеке мозга разрушается нервная система. Если начинается отек, нужно немедленно спуститься как можно ниже, надеясь, что еще не слишком поздно, ведь если процесс не остановить, легкие или мозг погибнут. У нас нет дополнительного кислорода, который мог бы замедлить повышение давления и приток жидкости в легких Тома.
Я подталкиваю его, подбадриваю, борюсь. Мы должны спуститься, должны бежать отсюда. Я все время говорю с Томом. Не знаю, пронимает ли он меня, слышит ли вообще. Кажется, он настолько погрузился в свои мысли, что даже не чувствует боли. А ведь еще несколько часов назад мы были полны радости…
Я контролирую каждое его движение и каждое свое. Я постоянно верчу головой: вверх – вниз, вперед – потом на Томека, и снова… Действую как автомат.
Единственное, что поддерживает меня, – мантра, которую я твержу без остановки: спуститься в Четвертый лагерь, спуститься в базовый лагерь, живыми вернуться домой. Я хочу, чтобы Томек снова увидел Анну, хочу обнять своего мужа. Цель кажется такой далекой, но это единственное, что заставляет меня двигаться вперед теперь, когда все пошло не так.
Я направляюсь в кулуар, по которому мы будем спускаться. Вбиваю зубья кошек. Чтобы направлять Томека, я протягиваю палку назад, и он цепляется за нее. В другой руке я держу ледоруб. Этот инструмент – единственное, что поможет нам удержаться, если Томек поскользнется. Веревка была бы гораздо удобнее и практичнее. Но у нас не было ни одной причины брать ее с собой. Разве что на всякий случай.
Я понимаю, что мы больше не идем по своим следам, которые оставили во время подъема. Мы миновали смешанный участок у входа в кулуар. Дельше идем по льду. Продвигаемся довольно медленно, но в целом дела идут неплохо. Я подбадриваю Тома как могу.
Но он почти не отвечает, изредка произносит только «да» или «нет».
Я вбиваю ледоруб в твердый снег. Вбиваю зубья кошек. Делаю шаг вниз. Том следует за мной, но у него нет ни ледорубов, ни кошек. Куда он их дел?
Склон становится более крутым. Между белыми стенами кулуара идти было спокойнее, но впереди нас ждет кромешная тьма. Выход из кулуара. Трудно хоть что-то рассмотреть впереди. Я сажаю Тома на большой камень. Ищу лучший вариант маршрута. Я помню, что в конце кулуара есть скалистый поперечный выступ. Мы должны свернуть, не доходя до него. Я снова доверяюсь своим инстинктам, через десять метров нахожу оптимальный путь! Я запоминаю стенку и как до нее дойти. Выключаю налобный фонарь, жду тридцать секунд, чтобы включилось ночное зрение. Теперь я вижу, что находится дальше. Отлично, пройдя вдоль этой стенки, мы выйдем на склон. Спешу обратно к Тому. Ноги горят, я задыхаюсь, не могу контролировать дыхание. Мне кажется, что сердце не выдержит нагрузки. Чтобы не терять времени, пытаюсь согреться, но медлить больше нельзя.
