Джанет опять кивнула, совершенно не представляя, что же теперь делать. А Милош по-прежнему недвижно лежал на полу, не менее лихорадочно раздумывая над тем же вопросом. Еще в первые мгновения своей бешеной пляски он боковым зрением увидел или, вернее, почувствовал Джанет. И густая горячая кровь застучала у него в мозгу, ослепляя и перехватывая дыхание…
За те два с лишним года, что Милош прожил в Женеве, занимаясь хореографией, он давно перестал быть тем наивным и закомплексованным мальчиком, которым был в давние августовские дни в Кюсснахте. Его юная, по-славянски глубокая душа как губка впитывала в себя все новые впечатления, а гибкий от природы ум постепенно учился ясному и плодотворному анализу. Безусловно, огромная заслуга принадлежала здесь Руфи, которая властной и опытной рукой вела мальчика, отчасти заменившего ей сына. Под ее казавшейся Милошу воистину волшебной проницательностью все вокруг постепенно становилось закономерным и ясным. И мир после столь долгих мытарств обернулся к нему своей гармоничной, светлой стороной. Единственно, что нарушало это прозрачное равновесие, был пол. Та его черная нерассуждающая сила, которая тяжелыми обручами сжимала бедра и красными всполохами плясала в мозгу, сводя на нет все достижения сознания, всю работу души. Руфь, боясь повторить ошибку, совершенную ею с Мэтью, пыталась держать Милоша в более или менее жестких рамках, но, слишком щедро одаренный физически, он ломал их на свой страх и риск.
И никакая изматывающая работа у балетного станка, заставлявшая падать в изнеможении, прибегать к услугам массажистов, ваннам и прочим восстанавливающим средствам, не могла заглушить в нем желания. Он прошел и через дорогих, и через дешевых проституток, через любовь втроем и вчетвером, через дрожащие жалкие тела четырнадцатилетних хихикающих девчонок и через увядающие, истекающие последним соком щедроты пятидесятилетних матрон — словом, через весь тот разврат, который навсегда иссушает большую часть окунувшихся в него. Но славянская гибкость Милоша не позволила ему погрязнуть в этой засасывающей трясине, и сколько раз, зажигая свечку перед старинным образом Нишской Божьей Матери — единственным, что осталось у него от его матери, Марии Навич, — он тихо шептал слова благодарности американке, которая с самого начала открыла ему настоящие чувства и настоящую здоровую плотскую радость. А потом, закрыв каждый раз покрывающееся жарким румянцем лицо, он уже совсем беззвучно благодарил Божью Матерь и за то, что у этой американки есть дочь — золотоволосый ангел, открывший ему двери ноттингемского дома как врата в рай.
Его чувство к Джанет первое время и держалось именно в той форме солнечной радости и умиления, в какой оно пришло к нему в то сказочное Рождество. Но приехав на Касл-Грин через полгода, он увидел уже не бесполого ангела, а девушку, пусть еще совсем не сознающую своей женственной прелести, но от этого вдвое желанную. И эта девушка была его единокровной сестрой! К ужасу перед кровосмешением у Милоша примешивалось еще и чувство собственной черной неблагодарности, которую он, как ему казалось, проявлял по отношению к принявшей его семье Шерфордов-Фоулбартов. А ведь еще была Пат… И скоро те долгие задушевные ночные беседы, которые они с Джанет вели то в Трентоне, то в Ноттингеме, стали для Милоша настоящей пыткой, ибо каждое ее движение — брала ли она на руки маленького Фергуса, протягивала ли ему чашку с чаем или просто проводила расческой по волосам — вызывало у него теперь острое желание. Слава Богу, что девушка по своей неопытности не замечала слишком явного доказательства этого желания…
И Милош снова бросался то в работу, то в похоть, то в молитву, всеми своими поступками наглядно демонстрируя падения и взлеты славянина, описанные еще Достоевским. Но самым ужасным было то, что, будучи мужчиной, очень тонко воспринимающим все телесные флюиды, Милош прекрасно чувствовал, что и Джанет тянется к нему, пусть сама еще не понимая того. И он всеми доступными способами пытался закрыться. Порой ему в голову приходила дикая мысль рассказать все — но не Руфи, а Пат или отцу, однако какая-то сила удерживала его, и все тяжелей и сумрачней становились его бархатно-черные глаза.
И сейчас, прижимаясь разгоряченным лицом к линолеуму, он думал, как вести себя со своей мечтой, так неожиданно реализовавшейся в пляшущих бликах рекламных огней. И Милош решился на самую откровенную игру.
Тем временем наваждение окончательно спало с присутствовавших, и студия постепенно наполнилась разговорами, шумом и дымом. Лишь одна Джанет по-прежнему сидела, напряженно выпрямившись и не сводя глаз с распростертого тела в зеленом одеянии. Жан ласково положил ей руку на плечи.
— Неужели так сильно зацепило? Пойдем-ка лучше растолкаем героя и познакомимся. — Джанет отрицательно замотала золотистой копной, ибо даже не могла себе представить, как посмотрит в горящие глаза того, кто только что так талантливо и бесстыдно изобразил спрятанное в глубине ее тела.
Но Жан уже настойчиво-мягко тянул ее за руки… Придерживая девушку за талию, он остановился около приятеля. — Ладно, вставай, Майл, в награду я хочу познакомить тебя с удивительным существом, на которое твой танец произвел самое непосредственное впечатление.
Милош медленно поднялся, с лицом, белым от грима, и тяжелым бутоном внизу живота. Джанет зажмурилась и инстинктивно прижалась спиной к Жану. До сих пор она видела брата лишь красивым юношей с застенчивой улыбкой крупного рта, а сейчас перед ней стоял молодой мужчина с коротко остриженной лепной головой римского патриция, совершенно не думавший скрывать свои мужские достоинства.
— Это Майл, восходящая звезда швейцарского балета и объект поклонения всех швейцарских женщин. А это Джанет, англичанка, соблаговолившая посетить наш скромный город и подобранная мной с газона прямо у твоего дома.
Джанет молчала, словно лишившись дара речи, и как во сне видела, что Милош, посмотрев не на нее, а куда-то вбок, опустил длинные ресницы, такие черные на белом лице, и сложил губы в официальную улыбку.
— Я рад, что вам понравилось. Надеюсь, Жан сумел показать вам Женеву с самой выигрышной стороны. А теперь, простите, я вынужден уйти — у меня завтра утренняя репетиция. Ведь ты не оставишь фройляйн, Жан? — не то с просьбой, не то с надеждой неожиданно добавил он.
— Еще бы! — Жан поправил очки на породистом носу. — Жду тебя завтра у Клапареда на углу, надо все-таки расставить кой-какие акценты.
— Договорились. — Милош произнес это уже повернувшись лицом к выходу.
Джанет стояла, не проронив ни слова, пока дверь студии не закрылась за ним. Она не чувствовала обиды, скорее любопытство. Предчувствие некоей тайны, которое всегда так разжигает склонных к авантюрам людей, поднималось в ней, пьяня и радуя. Завтра… О, завтра она уже не поедет ни в какую Данию, а проберется на репетицию и… Что будет означать это «и», уже не важно. Милош здесь, и ее любовь, какой бы запретной она ни была, сломает все преграды.
— Едем или остаемся? — словно угадав ее настроение, спросил Жан. — В восемь я должен защищать родину, а ты — лететь над Орезундом, но здесь будет еще немало интересного…
— Конечно остаемся! — весело воскликнула Джанет и в порыве грядущего счастья от всей души поцеловала смутившегося на мгновенье Жана.
