Я медленно расхаживал взад-вперед, обдумывая каждый поворот зловещей драмы, в которой решил сыграть главную роль от поднятия до падения черного занавеса. Мысли мои прояснились, дыхание сделалось ровнее, нервы постепенно успокоились. Мысль о том, что я намеревался сделать, успокаивала меня и остужала разгоряченную кровь. Я сделался совершенно невозмутимым и собранным. Я больше не сожалел о прошлом – что мне скорбеть об утраченной любви, которой у меня никогда не было? Они даже не дожидались моей предположительно скоропостижной кончины. Нет! Уже через три месяца после свадьбы они начали меня дурачить и целых три года предавались своим преступным любовным утехам, в то время как я, слепой мечтатель, ничего не подозревал. Только теперь я осознал глубину нанесенной мне раны: я оказался человеком, горько заблуждавшимся и жестоко обманутым. Справедливость, здравый смысл и самоуважение требовали того, чтобы я в полной мере наказал жалких обманщиков, водивших меня за нос. Страстная нежность, которую я испытывал к жене, исчезла – я изгнал ее из сердца, как вырвал бы занозу из тела, и отшвырнул прочь с тем же отвращением, с каким отбросил невидимую тварь, что вцепилась мне в шею в склепе. Глубокая и теплая дружба, которая годами связывала нас с Гвидо, заледенела до самого основания, и на ее месте выросла не ненависть, а безмерное и безжалостное презрение. Во мне возникло столь же сильное презрение и к самому себе, когда я вспомнил безумную радость, с которой спешил – как мне тогда казалось – домой, словно Ромео, исполненный любовного пыла и страстного предвкушения. Идиот, весело прыгавший навстречу смерти через горную пропасть, не казался глупее меня! Но теперь сон закончился и все грезы рассеялись. Я был исполнен сил для мести, и я спешил ее осуществить.
Поразмыслив таким мрачным образом чуть более часа, я твердо решил достичь поставленной перед собой цели. А дабы мое решение стало окончательным, снял с груди распятие, которое покойный монах Чиприано положил мне в гроб, поцеловал его и поднял высоко вверх, после чего поклялся этим святым символом никогда не сдаваться, никогда не отступать и не ведать покоя, пока целиком и полностью не выполню обет справедливого отмщения. Звезды, молчаливые свидетели моей клятвы, со спокойствием взирали на меня, словно судьи, со своих постаментов в безмолвном небе. Пение соловьев ненадолго прервалось, словно они тоже меня слушали. Ветер печально вздохнул и бросил к моим ногам, словно снег, горстку лепестков жасмина.
Вот так, подумал я, опадали последние листья моих прежних дней – дней наслаждений, сладких заблуждений, дорогих воспоминаний. Так пусть же они увянут и сгинут навсегда! Ибо с этого мгновения моя жизнь должна стать чем-то другим, нежели букетом цветов. Она должна сделаться цепью из хорошо закаленной стали – твердой, холодной и прочной, – цепью из звеньев, достаточно крепких для того, чтобы обвить две лживые жизни и сковать их так прочно, чтобы вырваться не осталось никакой возможности. Вот что нужно было сделать и на что я решился.
Я повернулся и твердым, но тихим шагом свернул с тропинки. Открыл неприметную маленькую калитку и вышел на пыльную дорогу. Какой-то лязгающий звук заставил меня поднять взгляд, когда я проходил мимо парадного входа виллы Романи. Слуга – мой личный слуга, между прочим, – запирал на ночь большие ворота. Я слышал, как он опускал щеколды и поворачивал ключ в замке. Вспомнил, что ворота были накрепко заперты, когда я шагал по ведущей из Неаполя дороге. Зачем их открывали? Чтобы выпустить гостя? Конечно! Я мрачно улыбнулся хитрости своей жены! Она явно знала, что делала. Необходимо соблюдать приличия: слуга должен проводить и выпустить синьора Феррари через главный вход. Естественно! Тогда ничто не вызовет подозрений и все будет соответствовать правилам приличия! Значит, Гвидо только что ушел от нее?
Я зашагал спокойно, не торопясь, спускаясь с холма к городу, и вскоре нагнал его. Он шел своей обычной ленивой походкой, покуривая, и держал в руке веточку мадагаскарского жасмина – я-то знал, кто подарил ему эти цветы! Я прошел мимо, он бросил на меня небрежный взгляд, его красивое лицо было хорошо различимо в ярком лунном свете. Но обычный рыбак ничем не привлек его внимания, и он сразу же отвел глаза. Меня охватило безумное желание наброситься на него, вцепиться ему в глотку, сбить с ног и швырнуть в пыль, плюнуть ему в лицо и затоптать, но я подавил в себе это свирепое и опасное чувство. Я задумал игру получше, уготовив ему утонченные истязания, по сравнению с которыми драка выглядела заурядной возней. Отмщение должно медленно вызревать на огне гнева, пока само не упадет с ветви. Если же снять его второпях и слишком рано, то оно превратится в недозрелый плод – кислый и противный на вкус.
Поэтому я позволил своему дорогому другу – утешителю моей жены – и дальше шагать спокойно и беспечно, пройдя мимо него и предоставив ему мечтать о любовных утехах с дамой его лживого сердца. Я достиг Неаполя, нашел себе ночлег в одной из гостиниц, в которых обычно останавливаются люди моей предполагаемой профессии, и, как это ни странно, спал крепко и без сновидений. Недавняя болезнь, усталость, страх и горе – все это способствовало тому, что меня, словно усталого ребенка, бросило в объятия сна. Но, возможно, самым сильным успокоительным средством для моего рассудка стало осознание того, что у меня есть практический план мести – возможно, самый ужасный из тех, что были задуманы до меня каким-либо человеческим существом. Вы назовете меня нехристианином? Повторяю вам: Христос никогда не любил женщину! Если бы с Ним такое случилось, он бы оставил нам особые наставления относительно правосудия.
Глава 9
На следующее утро я поднялся очень рано. Я совершенно утвердился в принятом мною накануне вечером решении: план мой окончательно сформировался, и мне не оставалось ничего, кроме как воплотить его в жизнь. Никем не замеченный, я снова направился к склепу, взяв с собой небольшой фонарь, молоток и несколько больших гвоздей. Дойдя до кладбища, я внимательно огляделся по сторонам, надеясь, что поблизости не окажется ни скорбящего родственника усопшего, ни любопытного прохожего. Вокруг не было ни души. Воспользовавшись потайным ходом, я вскоре оказался на месте моих недавних страданий, которые теперь казались мне такими незначительными по сравнению с моими теперешними душевными муками. Я сразу пробрался к тому месту, где оставил гроб с сокровищами, и забрал оттуда все свертки бумажных денег, рассовав их по карманам и за подкладку одежды, таким образом сделавшись обладателем многих тысяч франков. Затем с помощью принесенных инструментов заделал дыры в тех местах, где вскрывал гроб, и заколотил его так прочно, что он стал казаться совершенно нетронутым. Я не тратил время попусту, потому что очень торопился. Я намеревался уехать из Неаполя на полмесяца или больше и планировал отправиться в путь в тот же день. Перед тем как выйти из склепа, я взглянул на гроб, где лежал. Может, его тоже заколотить, словно мое тело по-прежнему находится там? Нет, лучше оставить его как есть – с разломанной и откинутой крышкой: в таком виде он лучше послужит моим целям.
Закончив все свои дела в склепе, я выбрался наружу через тайный ход, закрыл и замаскировал его за собой с особой тщательностью, после чего отправился прямиком в порт. Расспросив моряков, я узнал, что скоро в Палермо отправится небольшой каботажный бриг. Палермо мне вполне подходил, и я разыскал капитана судна. Им оказался загорелый моряк с веселым взглядом, обнаживший в учтивой улыбке ослепительно-белые зубы, когда я выразил желание плыть на его корабле. Он тотчас же согласился на сумму, которую я посчитал более чем скромной, однако, как я позже выяснил, втрое превышавшую его обычную таксу. Но симпатичный мошенник обманул меня с такой очаровательной и изящной любезностью, что я едва бы ожидал от него иного поведения и отношения к себе. Я был весьма наслышан о «прямолинейной честности» англичан. Осмелюсь заметить, что некоторая доля правды в этом утверждении есть, но что до меня, то лучше уж пусть меня обманет добродушный человек, который скажет веселое словцо и улыбнется, чем я честно получу то, за что заплатил деньги, от «прямолинейного» грубияна, у которого порой недостает вежливости даже на то, чтобы поздороваться.
