– Можете не волноваться, – ответил я. – Она отблагодарит меня от всего сердца. Даю вам слово, что в течение нескольких дней я нанесу этой даме визит. Помнится, вы говорили, что представите меня ей, и я принимаю ваше предложение!
Феррари, казалось, пришел в восторг и, схватив мою руку, дружески ее пожал.
– В таком случае я с радостью доставлю ей драгоценности! – воскликнул он. – И позволю себе заметить, граф, что обыщи вы весь белый свет, то не нашли бы другой красавицы, на которой они засверкали бы ярче, чем на ней. Уверяю вас, что ее красота – самая изысканная и утонченная!
– Не сомневаюсь! – сухо ответил я. – Полагаюсь в этом на ваше слово. Не мне судить о красоте лица или фигуры. А теперь, мой дорогой друг, не сочтите за грубость, если я попрошу вас оставить меня одного. Между тремя и четырьмя часами я зайду к вам в мастерскую.
Он тотчас же поднялся и собрался уходить. Я положил дубовую шкатулку с драгоценностями в кожаный дорожный кофр, застегнул и запер его, потом протянул Феррари вместе с ключом. Он рассыпался в комплиментах и благодарностях – по правде сказать, почти подобострастных, – и я обнаружил еще один изъян его характера, о котором как друг в былые дни даже не догадывался. Я заметил, что он при малейшем потворстве превращается в подхалима, услужливо пресмыкающегося перед богачами. А во времена нашей дружбы я верил, что он выше подобной подлости и скорее являет собой стойкую и независимую натуру, презирающую лицемерие. Вот так нас вводят в заблуждение самые дорогие и близкие, и вот что интересно: хорошо или плохо для нас, что мы в конце концов прозреваем? Разве крушение иллюзий не пагубнее самих иллюзий? Так я размышлял, когда мой бывший друг тем утром жал мне руку на прощание. Чего бы я не отдал, лишь бы верить ему, как раньше! Я придержал дверь, пока он выходил, держа в руках кофр с драгоценностями для моей жены. И, когда я коротко с ним попрощался, мне вспомнилась всем известная история о Тристане и короле Марке. Он, Гвидо, как и Тристан, вскоре повесит драгоценное ожерелье на шею женщине, столь же прекрасной и лживой, как Изольда, а я… Я должен выступить в роли обманутого короля? Как это воспел в своих стихах увенчанный лаврами английский поэт?
«Вот наказанье Марка!» – молвил Марк,
ему разбивши череп.
Слишком скорая и легкая смерть для такого предателя! Корнуэльскому королю следовало бы знать, как помучить того, кто его предал! Я это знал и методично обдумывал каждую мелочь своего плана, пока целый час сидел в одиночестве после ухода Феррари. Мне предстояло множество дел. Я решил сделаться в Неаполе важной персоной, поэтому написал и отправил несколько писем с визитными карточками влиятельным аристократическим семьям в качестве предварительного шага для достижения желаемой цели. В тот же день я нанял камердинера, молчаливого и скрытного тосканца по имени Винченцо Фламма. Он оказался превосходно вышколенным слугой: никогда не задавал вопросов, считал сплетни выше своего достоинства, подчинялся мгновенно и беспрекословно. Он был своего рода джентльменом и обладал гораздо лучшими манерами, чем большинство претендующих на это звание. Винченцо тотчас же приступил к своим обязанностям, и я не замечал, чтобы он упускал из виду даже самую незначительную мелочь, обеспечивая мне полнейший комфорт.
Пока я отдавал ему распоряжения и улаживал мелкие дела, время незаметно пролетело, и днем в назначенный час я отправился в мастерскую Феррари. Я помнил ее с былых времен, и мне не понадобилось заглядывать в оставленную им карточку с адресом. Мастерская помещалась в несколько странном на вид доме, стоявшем на самом верху поднимавшейся в гору улицы, и из ее окон открывался превосходный вид на залив и его окрестности. Множество счастливых часов провел я там до женитьбы, читая любимые книги или наблюдая за тем, как Феррари набрасывал пейзажи или портреты, которые я по доброте душевной покупал, как только он их заканчивал. Небольшое крыльцо, заросшее жасмином, показалось мне странно и печально знакомым, и сердце мое разрывалось от тоски по прошлому, когда я потянул за шнурок и услышал тихий перезвон, который отлично помнил. Феррари открыл мне дверь поспешно и нетерпеливо. Он весь сиял и казался взволнованным.
– Входите, входите! – радушно воскликнул он. – У меня тут полный беспорядок, так что прошу меня извинить. Давненько я не принимал гостей. Осторожно, тут ступеньки, граф! Здесь довольно темно, и все спотыкаются именно на этом углу.
Болтая без умолку и смеясь, он проводил меня по короткой узкой лестнице в светлую просторную комнату, где он обычно работал. Оглядевшись, я тотчас же заметил следы запустения и беспорядка. Он явно долго здесь не появлялся, хотя и предпринял к моему приходу попытку расставить все более-менее по местам. На столе красовалась большая ваза с цветами, подобранными с огромным вкусом, и я инстинктивно почувствовал, что сюда их поставила моя жена. Я подметил, что Феррари не начал никаких новых работ: все законченные и незаконченные картины я сразу же узнал. Я устроился в кресле и окинул своего недруга холодным критическим взглядом. Он был, как сказали бы англичане, при полном параде. По-прежнему одетый во все черное, он тем не менее сменил сюртук из обычной ткани, который был на нем утром, на бархатный. В петлице у него белела камелия, лицо было бледным, а глаза как-то необычно сверкали. Выглядел он великолепно, я это признавал и прекрасно понимал, что праздное, стремящееся к наслаждениям существо женского пола легко могло увлечься чисто внешней красотой его фигуры и лица. Часть своих мыслей я высказал вслух.
– Вы художник не только по роду занятий, синьор Феррари, но еще и во внешнем облике.
Он слегка покраснел и улыбнулся.
– Вы очень любезны, – ответил он, и его удовлетворенное тщеславие тотчас же отразилось у него на лице. – Но я прекрасно понимаю, что вы мне льстите. Кстати, пока не забыл, должен вам сообщить, что выполнил вашу просьбу.
– Относительно графини Романи?
– Именно. Не могу вам описать удивления и восторга, которые она испытала при виде присланных вами драгоценностей. Было очень приятно наблюдать ее невинную радость.
Я рассмеялся.
– Ария Маргариты с драгоценностями из «Фауста», полагаю, в новой постановке и с новыми декорациями? – чуть насмешливо спросил я.
Феррари прикусил губу, лицо его выразило раздражение. Однако он спокойно ответил:
– Понимаю, что вам хочется пошутить, граф, но припомните, что коль скоро вы отводите графине роль Маргариты, то сами, как даритель драгоценностей, естественно, должны выступать в роли Мефистофеля.
– А вы, конечно же, будете Фаустом! – весело подхватил я. – Что ж, можно поставить оперу с дополнительными персонажами и поразить представлением весь Неаполь! Что скажете? Однако ближе к делу. Мне нравится картина, стоящая у вас на мольберте, вон там. Можно взглянуть на нее поближе?
Феррари пододвинул ее ко мне. Это был броский пейзаж с лучами заката. Написан он был плохо, но я расхвалил его и купил за пятьсот франков. Он показал мне еще четыре наброска в похожем стиле. Их я тоже купил. К тому времени, когда мы закончили с делами, настроение у него стало превосходное. Он угостил меня чудесным вином и выпил сам, без умолку болтая и развлекая меня изо всех сил. Однако моя внутренняя веселость была вызвана не его остротами и разговорами. Нет, мой зловещий смех объяснялся тем, что я был взволнован тем новым положением, в котором мы оба оказались. Поэтому я внимательно его слушал, аплодировал его шуткам – все их я уже слышал раньше, – восхищался его остроумием и дурачил его самовлюбленную душу, пока в нем не осталось ни капли уважения к самому себе.
