Он покраснел от удовольствия. Затем несколько виноватым тоном произнес:
– Ну, вы должны меня простить, если я показался вам чересчур щепетильным. Графиня мне… как сестра. На самом деле мой покойный друг Фабио поощрял существовавшую между нами братскую привязанность, и теперь, когда его нет, я больше, чем когда-либо, чувствую обязанность оберегать ее, как бы выразиться, от себя самой. Она так молода, легкомысленна и беспечна, что… Ну, вы меня понимаете, не так ли?
Я поклонился. Я прекрасно его понимал. Он не нуждался в браконьерах на земле, где воровал сам. С его точки зрения он был совершенно прав! Но, в конечном итоге, я был законным владельцем этой земли и по этому вопросу имел совершенно иное мнение. Однако я никак не отреагировал на его слова и сделал вид, что мне наскучил разговор, принявший подобный поворот. Видя это, Феррари повел себя соответственно: он снова сделался веселым и занятным собеседником, назначив время нашего визита на виллу Романи, перевел разговор на темы, связанные с Неаполем, его обитателями и их образом жизни. Я рискнул высказать несколько замечаний насчет общего падения нравов и фривольности, возобладавших среди людей, просто для того, чтобы разговорить Феррари и получше изучить его характер, хотя, как я думал, его взгляды были мне прекрасно известны.
– Полноте, мой дорогой граф! – воскликнул он, рассмеявшись, выбросил окурок сигары и смотрел, как тот тлеет, словно светлячок, среди зеленой травы, в которую упал. – Что, в конечном итоге, есть безнравственность? Всего лишь дело вкуса. Возьмем банальную добродетель супружеской верности. Когда она соблюдается до конца, что в этом хорошего, к чему это приводит? Зачем мужчине быть привязанным к одной женщине, если его любви хватит и на двадцать? Хорошенькая стройная девушка, которую он выбрал себе в спутницы жизни в юности, может превратиться в толстую, грубую, краснолицую, наводящую ужас представительницу женского пола как раз тогда, когда мужская сила в нем начнет бурлить во всей своей полноте. И тем не менее, пока она жива, закон требует, чтобы все потоки страсти изливались в одном направлении, на тот же скучный, ровный, непримечательный берег! Закон абсурден, но он существует, и естественным следствием является его нарушение. Общество делает вид, что приходит от этого в ужас, но это всего лишь притворство. И дело в Неаполе обстоит не хуже, чем в Лондоне, столице высоконравственного британского содружества, просто здесь мы полностью откровенны и не пытаемся скрыть свои маленькие прегрешения, в то время как там их тщательно скрывают и выставляют себя добродетельными. Это сущий вздор, очередная притча о фарисее и мытаре.
– Не совсем, – заметил я. – Ибо мытарь раскаивался, а Неаполь нет.
– А почему он должен это делать? – весело спросил Феррари. – Что хорошего в том, что кто-то в чем-то покается? Разве это что-то изменит? Кому наше раскаяние доставит умиротворение или удовольствие? Богу? Дорогой мой граф, нынче очень немногие из нас верят в какое-то божество. Творение – это чистейший каприз сил природы. Лучшее, что мы можем сделать, – это наслаждаться, пока живем, времени нам на это отпущено очень мало, а когда мы умрем, то наступит конец всему, насколько нам это известно.
– Это ваше кредо? – спросил я.
– Конечно, это мое кредо. И Соломон в глубине души верил в то же. «Ешь, пей, веселись, ибо завтра мы умрем». Это кредо Неаполя и почти всей Италии. Разумеется, низшие классы по-прежнему цепляются за несостоятельные теории, основанные на суевериях, но люди образованные уже давно отбросили все старосветские понятия.
– Я вам верю, – сдержанно ответил я. Я не испытывал желания с ним спорить, мне хотелось лишь тщательнее изучить его мелкую душонку, дабы окончательно убедиться в его полной никчемности. – Согласно достижениям современной цивилизации, нет никакой особой нужды быть добродетельным, если это нас не устраивает. Единственное, что нужно для жизни в удовольствиях, – это избегать публичных скандалов.
– Именно так! – согласился Феррари. – И это всегда можно легко сделать. Возьмем репутацию женщины: ничто не рушится так легко, как нам всем известно, до того, как она выйдет замуж. Однако выдайте ее замуж удачно – и она свободна. Она может завести дюжину любовников, если захочет, а если она умеет хорошо все обставлять, то ее мужу и не нужно беспокоиться. У него есть свои любовницы – так отчего ей не последовать его примеру? Лишь немногие женщины неумелы, чересчур чувствительны и легко себя выдают. Затем обманутый муж (тщательно скрывающий свои милые шалости) обо всем узнает, и начинается жуткий скандал, в котором худшее – это моральная сторона. Но по-настоящему умная женщина всегда сможет избежать злословия, если захочет.
«Презренный негодяй!» – подумал я, с едва скрываемым отвращением глядя на его симпатичное лицо и фигуру. При всей своей образованности и воспитанности он был злодеем до мозга костей, таким же низким, если не хуже, как разбойник с большой дороги, которому не писаны человеческие законы. Однако в ответ я лишь заметил:
– Сразу видно, что вы обладаете глубокими знаниями о мире и его правилах. Восхищаюсь вашей проницательностью! Из ваших слов я заключаю, что вы нисколько не сочувствуете обманутым супругам?
– Нисколько, – сухо ответил он. – Их слишком много, и они слишком смешны. «Обманутый муж», каким он себя считает в подобных случаях, всегда являет собой абсурдное зрелище.
– Всегда? – с неприкрытым любопытством спросил я.
– Ну, вообще говоря, да. Как он может что-то исправить? Он может лишь бросить вызов любовнику жены. Можно устроить дуэль, на которой ни один из противников не будет убит: они легонько ранят друг друга, потом обнимаются, плачут, вместе пьют кофе, а на будущее полюбовно договариваются по очереди пользоваться благосклонностью дамы.
– И действительно! – воскликнул я с деланым смешком, внутренне проклиная его отвратительную распущенность. – Теперь именно так модно мстить?
– Это абсолютно приемлемый способ мщения, – ответил он. – Лишь отпетый негодяй способен на полном серьезе пролить чужую кровь.
Лишь отпетый негодяй! Я пристально посмотрел на него. Его улыбающиеся глаза встретили мой взгляд с добродушной, лишенной страха искренностью. Он явно не стыдился своих взглядов, скорее гордился ими. Стоя передо мной с освещенным ярким солнцем лицом, он казался воплощением юности и мужской силы, Аполлоном снаружи и Силеном внутри. При виде его душа моя корчилась от отвращения. Я знал, что чем скорее оборвется его распутная жизнь, тем лучше, в любом случае в мире станет одним предателем меньше. Мысль о моем страшном, но справедливом долге овеяла меня, словно дуновение тленного ветра, по телу пробежала нервная дрожь. Очевидно, на моем лице отразилась бушевавшая во мне буря, поскольку Феррари воскликнул:
– Граф, вам нехорошо?! Не больны ли вы?! Прошу вас, обопритесь на меня! – С этими словами он протянул мне свою руку.
Я мягко, не непреклонно отстранил ее.
– Ничего особенного, – холодно ответил я. – Просто легкая дурнота, которая часто одолевает меня, последствие недавней болезни.
Тут я взглянул на часы: день быстро приближался к концу.
